Блеск минувших дней

Кей Гай Гэвриел

У Гуарино в Авенье я провел семь лет. Теперь там, во внутреннем дворике дворца, напротив здания, где раньше размещалась школа, установлен его бюст. Школу давным-давно закрыли. Гуарино умер, мой отец (да хранит Джад его душу) умер – как и многие из тех, кто сыграл важную роль в моей жизни. Это неизбежно, если вы живете достаточно долго.

В школе в Авенье прошло мое детство, там оно и закончилось. Я научился не просто грамотно и красиво писать, но достиг в этом большого мастерства. Научился вести светскую беседу в хорошем обществе и приводить остроумные доводы в споре. Овладел навыками обращения с

оружием и освоил новые способы ведения счетов. Научился петь (по правде говоря, посредственно), ездить верхом и ухаживать за лошадьми, что стало величайшей радостью всей моей жизни.

Я научился соблюдать этикет в обращении с вышестоящими, а также с равными мне и подчиненными, – и делать это, по крайней мере внешне, непринужденно. Мне поведали кое-что из древней и новейшей истории Батиары, хоть о событиях нашего времени рассказывали очень осторожно, поскольку кое-что не произносилось вслух даже в нашей школе. В конце обучения я уже помогал присматривать за младшими учениками и не торопился покидать этот тихий уголок.

Некоторые из нас научились читать тексты древних. Мы узнали о лежащем на Востоке Сарантии, Городе Городов – каким он был тысячу лет назад и каким стал сейчас. О том, что в наше время ему угрожают ашариты-звездопоклонники. Мы слушали легенды об императорах и колесничих.

Любовь к языкам и легендам, наряду с посещением дворцовых конюшен Авеньи, во многом объясняли, почему я оставался при своем учителе дольше большинства учеников. Все это – и то, что я его любил.

Я подумывал стать книготорговцем и переплетчиком дома, в Серессе, где торговля процветала, но Гуарино сказал, что мое место при дворе – там я смогу применить то, чему он меня научил, и поделиться своим знанием с другими. Он считал это частью своей задачи – посылать мужчин, а иногда и женщин, в большой мир, чтобы они оказывали влияние, призывали других становиться лучше, несмотря на то, что повсюду царствует жестокость и войны не прекращаются ни в Батиаре, ни за ее пределами.

У тебя будет еще достаточно времени, чтобы издавать и продавать книги, сказал он, если ты решишь, что тебе действительно этого хочется. Но сначала займи положение, которое позволит тебе вернуть кое-что из полученного здесь.

Он написал письмо старому другу, и так Морани ди Россо и Милазия вошли в мою жизнь. Морани предложил мне должность при тамошнем дворе. При дворе Зверя.

Иногда мы сами делаем выбор, иногда его делают за нас другие.

Я часто думал о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы я уехал домой, в Серессу, и занялся книготорговлей – сам или на паях с кем-то еще. Например, с моим двоюродным братом Альвизо, который тогда только открыл книжную лавку на берегу одного из небольших каналов. Но Альвизо не учился в прославленной школе в Авенье. Жизнь не преподнесла ему такого подарка. А предоставленные возможности – это ответственность. Нас так учили.

Поэтому я поехал в Милазию. Среди правителей больших и малых городов-государств Батиары всегда были и есть скверные люди, но вряд ли кто-то стал бы спорить с тем, что Уберто, правитель Милазии, был одним из худших. Всегда интересно – и тогда, и сейчас, – как порочным людям удается захватить власть, почему их принимают и поддерживают подданные, если зернохранилища полны, а жители сыты? Если война не приводит

голод к городским стенам. Уберто однажды замуровал своего врага в бочке живьем, чтобы проверить, будет ли видно, как отлетит душа пленника, когда тот умрет.

Если кому-то суждено быть убитым, мы хотим, чтобы это произошло где угодно, лишь бы подальше от нас. Мы думаем так даже за молитвой. В наше время, когда города-государства нанимают армии, чтобы те сражались за них на склонах гор и в речных долинах, когда эти армии самостоятельно устраивают набеги, когда Верховные патриархи воюют с одной половиной знати и тайно сговариваются с другой, некоторые рассматривают конфликты правителей как соблазнительную возможность расширить собственную власть.

Злые, голодные солдаты разрушают города и селения, потом проходит лишь год, и их снова грабят. Начинается голод, а с ним – болезни. В тяжелое, гибельное время сильному и внушающему страх правителю, способному сберечь свой город, прощают многие преступления, которые он совершает у себя во дворце.

Это не было тайной. Уберто Милазийский приобрел дурную славу тем, что творил у себя в покоях по ночам, когда на него накатывало соответствующее настроение. Шепотом передавались слухи о юных телах, бездыханных и изуродованных, которые выносили через малые дворцовые ворота под покровом темноты. А добрые люди все равно служили графу, оправдываясь перед Богом, как могли.

Уравновешивающие деяния души… Покорность встречается чаще, чем ее противоположность – восстание в гневе и сопротивление. В нашем мире волки обитают и под сводами прекрасных дворцов, и в темных лесах, и на диких пустошах.

В те годы люди отсылали своих дочерей прочь из Милазии и окрестных деревень только потому, что Уберто был тем, кем он был. Впрочем, когда не удавалось вовремя найти подходящей хорошенькой девушки, он приказывал приводить к нему мальчиков.

Об этом все знали, как я уже сказал. Мы в Авенье тоже слышали эти истории. Некоторые ученики, более знатные, чем я, даже шутили, что право требовать себе девиц для развлечения (насчет мальчиков никто не шутил, это было слишком рискованно) – одно из преимуществ власти.

Надо отдать им справедливость, они не говорили о праве убивать, только об удовольствиях на одну ночь… ну, или не на одну.

Уберто никогда никого не приглашал к себе больше, чем на одну ночь. Большинство его «гостей» возвращались домой и даже получали денежное вознаграждение – правда, девушкам потом трудно было выйти замуж, а мальчики были опозорены.

Однако живыми его дворец покидали не все. Не все.

Впервые я мог погибнуть в ту ветреную осеннюю ночь, если бы Морани, узнав, что девушку доставили, не отправил меня по черной лестнице за вином.

Когда к графу привозили кого-нибудь ночью, Морани лично становился на пост у входа в покои Уберто, словно не хотел перекладывать бремя на душу другого человека. Он поступал так много лет.

Летом и осенью того года он предпочитал, чтобы я был рядом с ним до и после того, как их привозили, но не в те минуты, когда девушка или мальчик поднимались по лестнице.

На моей памяти это случалось уже трижды. Та ночь была четвертой. Я не верю в священные числа, просто рассказываю историю, как помню.