Блицфриз
Шрифт:
— Доброе утро, муженек, — говорит она нагло.
— Доброе, бренчалка, — отвечаю и с наслаждением слушаю пение дроздов за окном на грушевом дереве.
— Хорошо состоять в браке, — говорит она чуть погодя.
— Не знаю, — говорю. — Ни разу не пробовал!
Она лезет целоваться, и мы совершаем еще одно путешествие в гондоле, пока в чайнике греется вода для кофе.
— Что это за разговор о браке? — спрашиваю. — Ты что, окрутила какого-то дурачка?
— Смешной ты, — говорит она с улыбкой. — Что, забыл, как вчера вечером мы сочетались священными узами брака? Если да, то
— Сочетались? — ору я. — У тебя что, размягчение мозга? Не нужно мне никакого брачного контракта, чтобы трахаться. Мне это и в голову не приходило.
Появляется служанка в белой куртке, неся на подносе два стакана выпивки.
— Поздравляю, дорогие гости, — ржет эта безмозглая сука. — Это, должно быть, самое замечательное массовое бракосочетание в истории. Вся деревня напилась и до сих пор не протрезвилась. Хозяин гостиницы лежит в постели с Отто, нашим призовым кабаном. Упился «Сундуком мертвеца», лучшим ямайским ромом. Даже не почувствовал, как Отто изжевал ему брюки!
Память начинает постепенно возвращаться. Мэр деревни, маленький, толстый тип, все спрашивал, всерьез ли мы хотим надеть на себя хомут, а я был тогда в таком состоянии, что отговорить меня было трудно. Мне и в голову не могло прийти, что связываюсь навсегда с Вальсом Штрауса.
— Попался еще кто-то в эту ловушку? — спрашиваю.
— Все! — отвечает она и так хохочет, что шлепается с кровати задницей на пол.
— Эмиль Банковщик тоже? — спрашиваю, потому что это казалось невозможным. Он был первым женоненавистником во всем Гамбурге и всякий раз прятался, увидев вывешенные сушиться женские трусики.
— Эмиль тоже, — улыбается Рут и садится на кровать с таким звуком, будто бегемот испражняется в бурную воду.
Тут до меня доходит весь юмор. Все мы, женихи, собираемся в баре, где пол посыпан опилками, обсуждаем положение дел и приходим к решению, как нам выкрутиться. Даем ключ от белого «мерседеса» Наезднице Иде, говорим, пусть они едут прямо к Коммерцбанку на Кайзер-платц в Драмштадте и там ждут нас.
Все эти шлюхи, услышав про Коммерцбанк, тут же усаживаются в машину. Думают, мы собираемся взять там денег. И уезжают с такой скоростью, будто за ними гонится полиция нравов.
Эмиль радостно улыбается, когда звонит полицейским и говорит, что группа преступниц едет в белом «мерседесе», чтобы ограбить Коммерцбанк на Кайзерплатц. Какой прием ждал этих новобрачных! Достойный какого-нибудь мексиканского генерала!
— Взять оружие! Поднимайтесь! — нетерпеливо подгоняет нас Мозер. — Мы должны прорваться, даже если придется перегрызать горло каждому встреченному советскому солдату.
— Приятного аппетита, — усмехается Порта. — Я сыт, большое спасибо.
— На Бернхарднохштрассе один хмырь выкусил горло у проститутки, — возбужденно говорит Малыш. — Все сводники собрались и хотели прикончить его.
— Тихо ты! — раздраженно цыкает Старик. — Твой голос слышен на несколько километров! Дыши поглубже!
Вскоре лес начинает редеть. Деревья невысокие, согнутые. Должно быть, тут бушевал лесной пожар. Вокруг царит зловещее молчание. Кажется, что каждое дерево, каждый куст наблюдают за нами. С напряженными нервами мы крадемся вперед, держа оружие наготове.
— Деревня, — испуганно шепчет Штеге и ложится за сугроб.
Все кажется пустынным, но ветер доносит рев дизелей и скрежет танковых гусениц.
Пурга накатывает похожими на саван волнами. Кое-где видны только вершины деревьев.
— Плохо дело, — шепчет Старик, разглядывая деревню в бинокль. — Если подойдем поближе, нас перебьют.
— Это наш единственный шанс, — сухо говорит командир роты. — Пурга служит нам хорошим укрытием.
Он оглядывается на роту, залегшую в снегу небольшими группами. Поднимает над головой кулак, это означает: «Вперед!»
Мы медленно встаем, хрустя всеми суставами. Мозер и Старик уже идут. Снег скрипит у них под ногами, стволы автоматов ударяются о каски. Легкие звуки громко раздаются в тишине.
Метет все гуще. Идущие впереди то и дело скрываются в этой влажной завесе.
— Будь проклята эта армия, — недовольно шепчет Порта. — Почему только я не родился девочкой?
— Господи! — откликается Барселона. — Должно быть, так чувствуешь себя на плахе перед казнью.
Мы идем длинной колонной по одному, быстро, как только можно двигаться по рассыпчатому снегу.
— Черт возьми! — бурчит возмущенный Малыш. — Мы идем прямо в руки противнику!
— Возьмем немного вправо, — хрипло шепчет Старик. Обер-лейтенант Мозер согнулся чуть ли не пополам. Дыхание его со свистом вырывается из ноздрей. Приходится напрягать все силы, чтобы идти по глубокому, рыхлому снегу. Всякий раз, когда поднимаешь ногу для очередного шага, кажется, что он будет последним. Плачешь, просишь позволить тебе остаться там, где упал. Сугробы кажутся бездонными.
Мимо проносятся лыжники с трепещущими на ветру капюшонами. Так близко, что обдают нас снегом. «Шии! Шии!» — шелестят их лыжи, потом они скрываются, чуть ли не раньше, чем мы успеваем осознать, что они были здесь.
Рота бесшумно залегает в снегу, готовясь к бою.
— По-моему, они нас не видели, — бормочет Легионер, пытаясь скрыть беспокойство.
— Кто знает, — говорит Старик, потеребив кончик носа и откусывая новую порцию жевательного табака.
— Какого черта они пробежали так близко? — задумчиво спрашивает Порта. — Что-то приготовили для нас?
— Они знают свое дело, — рассудительно отвечает Старик. — При виде их половина роты чуть не померла со страху!
— Вперед! — приказывает Мозер, поднимая кулак над головой. — Пока нас не атакуют, будем идти.
Командиры идут впереди. Станковый пулемет поставили на санки. Так легче.
— Вскоре мы должны выйти к новой линии фронта, — считает обер-лейтенант Мозер.
— Как знать, — скептически говорит Порта. — Когда армия во главе с генералами отступает, она похожа на катящийся под уклон состав. Ее нелегко остановить. Может быть, новую линию фронта образуют перед Берлином. Хорошо бы. Можно было б во время затиший ездить домой на Борнхольмерштрассе. Безумие воевать так далеко от дома. Никому не придет в голову ехать в Гамбург, чтобы поставить кому-то фонарь под глазом, если живешь в Берлине.