Ближайший родственник

Рассел Эрик Фрэнк

Подойдя к офицеру, который вышел из камеры и уже кипел от злости, он остановился, принял скромную позу и сказал:

– Взгляните – «Сентябрьское утро».

Для офицера это был пустой звук.

Размахивая петлей, он подпрыгнул от ярости и заорал:

– Это что такое?

– Моя собственность, – с неприкрытым достоинством заявил Лиминг.

– Вы не имеете права ни на какую собственность. Военнопленным не разрешается ничего иметь при себе.

– Кто это сказал?

– Это я вам говорю! – довольно злобно ответил педик.

– А кто вы, собственно, такой? – поинтересовался Лиминг, демонстрируя чисто научный интерес.

– Клянусь Великим Голубым Солнцем, вы еще узнаете, кто я такой! Стража, взять его в камеру и…

– Вы здесь не начальник, – перебил его Лиминг с наглой самоуверенностью. – Здесь все решает комендант. Тут мы с ним заодно. Если не верите, пойдите и спросите его.

Охранники мешкали в явной нерешительности. Они единодушно отдали всю инициативу офицеру. Но герой что-то утратил свой пыл. Недоверчиво уставившись на узника, он колебался.

– Вы что же, утверждаете, что комендант позволил вам держать при себе этот предмет?

– Я говорю, что он не возражал. Значит, и вы не можете возражать. Катитесь-ка в свой свинарник и не старайтесь перепрыгнуть через голову начальства.

– Свинарник? Это еще что такое?

– Не ваше дело.

– Я справлюсь у коменданта.

Утратив спесь и уверенность, офицер повернулся и охранникам.

Возвратите его обратно в камеру и пусть ему принесут обычный завтрак.

– Надеюсь, мне вернут мою собственность, энк? – напомнил Лиминг.

– Не раньше, чем я увижусь с комендантом.

Охранники затолкали его в камеру. Он оделся. Прибыл завтрак – обычная миска размазни. Он обругал стражников за то, что ему не принесли яичницу с беконом, и сделал это нарочно, с дальним прицелом. Демонстрация самоуверенности и некоторой агрессивности была необходимым условием для продолжения игры.

Учитель почему-то не явился, так что Лиминг провел все утро, шлифуя по книгам беглость речи. Днем его выпустили во двор, и он, смешавшись с толпой, не смог обнаружить признаков какой-то особой слежки.

Его знакомый прошептал:

– Мне удалось стащить еще моток проволоки. Я его захватил с собой на тот случай, если он тебе понадобится. – Он сунул проволоку Лимингу и, убедившись, что она исчезла в его кармане, добавил: – Это все, что я сумел достать. Больше не проси. Нельзя слишком часто испытывать судьбу.

– В чем дело? Это становится опасным? Тебя подозревают?

– Пока все тихо. – Ригелианин настороженно огляделся. – Но если другие узнают, что я таскаю проволоку, то немедленно последуют моему примеру. Они разворуют ее на всякий случай, надеясь пронюхать, зачем она мне понадобилась, чтобы потом использовать таким же образом. За два года в тюрьме все мы стали отъявленными эгоистами. Каждый так и старается оттяпать у ближнего лишний кусок – неважно, настоящий или воображаемый. От этой собачьей жизни все худшее в нас вылезает на поверхность – как, впрочем, и лучшее.

– Понятно.

– Пары моточков никто не хватится, – продолжал собеседник. – Но если поднимется паника, проволока начнет исчезать в огромных количествах. И тогда не миновать жутких разборок. Я вовсе не хочу давать повод для повального шмона.

– То есть, ты хочешь сказать, что как раз сейчас твои товарищи не могут рисковать, подвергая себя тщательному обыску?

Ригелианин шарахнулся, как испуганный конь.

– Я тебе этого не говорил.

– Но я-то не хуже других знаю, сколько будет дважды два. – Лиминг ободряюще подмигнул собеседнику. – А еще я умею держать язык за зубами.

Он проводил взглядом поковылявшего прочь ригелианина. Потом обыскал двор в надежде найти еще какие-нибудь деревяшки, но безуспешно. Ну и ладно, не в них дело. В крайнем случае можно обойтись и так.

Послеобеденное время он посвятил упражнениям в языке и сумел сосредоточиться на учебе без всяких помех. В тюремной жизни есть одно, пожалуй единственное, преимущество: можно заняться самообразованием.

Когда дневной свет стал меркнуть и сквозь решетку засияли первые бледные звезды, он стал так дубасить ногой в дверь, что грохот разнесся по всему зданию.

ГЛАВА 8

Топот бегущих ног. Глазок открылся. За ним был все тот же Марсин.

– А, это ты, фаплап! – приветствовал его Лиминг. Он презрительно фыркнул. – Ты, конечно, уже натрепался. Наябедничал офицеру, чтобы выслужиться. – Он выпрямился во весь рост. – Что ж, мне тебя жаль. Я бы сто раз предпочел оказаться в своей шкуре, чем в твоей.

– Тебе жаль? Меня? – Марсин всполошился. – Это еще почему?

– Потому что тебе несдобровать.

– Мне?

– Кому же еще? Не сразу, если тебе от этого легче. Сначала подождешь, помучаешься. А уж потом получишь сполна. Можешь, конечно, мне не верить. Поживем – увидим.

– Я только выполнял свой долг, – чуть ли не извиняясь, оправдывался Марсин.

– Это тебе зачтется, – утешил его Лиминг, – за все получишь по заслугам.

– Не понимаю, – заныл Марсин, нутром ощущая беду.

– Поймешь – не обрадуешься. И те вонючие фаплапы, которые лупили меня во дворе, – тоже. Можешь передать, что наказание для них уже отмерено.

– Я не должен с тобой разговаривать, – сказал Марсин, смутно сознавая, что чем дольше он стоит у глазка, тем прочнее к нему прилипает. – Мне пора идти.

– Ступай. Только мне кое-что нужно.

– Что?

– Мне нужен мой бопамагилви – та штука, которую забрал офицер.

– Ты ее не получишь без разрешения коменданта. А его нет и не будет до завтрашнего утра.

– А мне-то что. Мне он нужен сейчас.

– Сейчас нельзя.

– Ну и ладно. – Лиминг небрежно махнул рукой. – Сделаю еще один.