Ближний круг царя Бориса
Шрифт:
Но сколько бы Свердловск ни называли третьей или пятой столицей России, по сравнению с Москвой он выглядел периферией. Это Ельцин понимал, потому и покидал родной город, правда, с ноющим сердцем.
В Москве карьера развивалась стремительно. Проработав заведующим Отделом строительства ЦК КПСС всего пару месяцев, Борис Николаевич стал секретарем Центрального комитета партии. В конце декабря 1985 года его назначили первым секретарем Московского городского комитета КПСС. Вот тогда мы и познакомились.
По Инструкции об охране высокопоставленных деятелей партии и государства, я должен был прийти к Ельцину
А вообще-то секретарю ЦК КПСС, кем Борис Николаевич тогда являлся, был положен один человек – комендант: он и за охрану отвечает, он и любые, в том числе личные, семейные поручения выполняет…
Накануне Нового, 1986 года, 30 декабря, Борис Николаевич меня впервые вызвал. Беседа была краткой, минут пять. Я фактически пересказал анкету – где родился, где работал, какая у меня семья. Он слушал внимательно, но я понял: все это он уже сам прочитал.
– Ну что ж, Александр, будем работать вместе, – сказал Борис Николаевич. – Встречайте Новый год дома, а потом заступайте.
Первого января 1986 года я вышел на новое место работы.
Чуть позже, в феврале, у Ельцина появился помощник – Виктор Васильевич Илюшин. Они были знакомы еще по Свердловску. Илюшин раньше Бориса Николаевича переехал в Москву на повышение, став ответственным работником ЦК КПСС.
Виктор Васильевич произвел на всех впечатление человека сурового и педантичного. Он вынужден был, по просьбе Ельцина, перейти из ЦК КПСС в Московский горком и расценивал этот переход как очевидное понижение в должности, но, видимо, отказать бывшему патрону не смел.
Уехав из Свердловска, Илюшин мечтал о самостоятельной работе в столице. Ельцин же всегда был явным тоталитарным лидером, и в его тени Виктор Васильевич мог рассчитывать только на вспомогательную роль. Причем у этой роли был горький привкус – Илюшина считали заменимым человеком, на место которого можно было без больших проблем назначить другого исполнительного чиновника. Виктор же так тщательно создавал миф о безграничной преданности и любви к Борису Николаевичу, что в итоге все в это поверили. В том числе и сам мифотворец. Но стоило Ельцину оказаться в опале, как Илюшин, не стесняясь, начал его критиковать: мол, к чему делать «лишние круги в воздухе», разумнее не спорить с партией, а служить ей.
Еще одна из причин, по которой Виктор Васильевич не жаждал перехода из ЦК, – сугубо меркантильная. В Московском горкоме партии казенные дачи по сравнению с цековскими были скромнее, должностные оклады – ниже. А Илюшин всегда очень внимательно относился к номенклатурным привилегиям и искренне полагал, что они точнее всего отражают ценность партработника.
По этой логике выходило, что ценность Илюшина внезапно и беспричинно снизилась. Позднее он частенько заводил разговор на эту тему:
– Работаю, как папа Карло, а получаю гроши. Платили хотя бы, ну, тысячу долларов.
Такая сумма казалась ему пределом материального благополучия.
Для меня же предложение перейти в охрану Ельцина выглядело перспективным. К тому времени я дослужился
Честно говоря, мне было тогда все равно, кого охранять: первого секретаря Свердловского обкома партии или начальника Чукотки. По-настоящему высоким в охране считали уровень Генерального секретаря или Председателя Совета Министров. Но разве я мог тогда предположить, что это назначение – судьба!
Личные отношения Борис Николаевич сразу ограничил жесткими рамками. Всех называл только на «вы», разговаривал кратко и строго: «Поехали! Подать машину в такое-то время. Позвоните туда-то. Доложите об исполнении» и т. п.
Первое замечание он мне сделал, когда я захлопнул дверцу машины. Открывая его дверь, я одновременно захлопывал свою. Но поскольку у него на левой руке трех фаланг частично не хватало, то подспудно затаился страх, что и оставшиеся пальцы ему когда-нибудь непременно оторвут, например прихлопнут дверцей автомобиля. Он выходил из ЗИЛа весьма своеобразно: хватал стойку машины, расположенную между дверьми, и резко подтягивал тело. Причем брался всегда правой рукой. Пальцы при этом действительно находились в опасной зоне. Я сразу обратил внимание на эту особенность шефа выходить из машины и никогда бы пальцы ему не прихлопнул. Поэтому мне было обидно услышать от Бориса Николаевича резкое резюме:
– Вы мне когда-нибудь отхлопнете пальцы.
В дальнейшем я поступал так: выходил первым, закрывал свою дверь, а потом уж распахивал его. Так что не так уж просто было работать с Ельциным, даже обыкновенным «двереоткрывателем».
В «ЗИЛе» или «Чайке» Борис Николаевич всегда сидел на заднем правом сиденье. Я располагался рядом с водителем. С первых дней работы я понял: шеф очень не любит ничего повторять дважды. Иногда случалось: мотор урчит или я задумаюсь, а он что-нибудь в этот момент буркнет. Переспросить для меня было мукой – краснел заранее, особенно горели уши, как у провинившегося пацана.
Меня не удивляло, что Борис Николаевич вел себя как настоящий партийный деспот. Практически у всех партийных товарищей такого высокого уровня был одинаковый стиль поведения с подчиненными. Я бы больше поразился, если бы заметил у него интеллигентные манеры.
Когда Ельцин приходил домой, дети и жена стояли навытяжку. К папочке кидались, раздевали его до трусов, переобували в комнатные тапки. Он сам только руки и ноги поднимал.
При работе в МГК Борис Николаевич прекрасно выдерживал забитый до предела распорядок дня. В субботу работал лишь до обеда, а вторую половину дня и воскресенье проводил дома с семьей. Они все вместе обедали, глава семейства любил попариться в бане. Зимой иногда катался на лыжах. Мне он рассказывал, что в Свердловске регулярно совершал лыжные прогулки.