Близнецы и Сгоревший Замок
Шрифт:
Это я все к тому, что двойняшки должны были поесть в два часа дня, самое позднее — в полтретьего. Потому что в полпятого надо выйти на манеж. А если у тебя пузо при этом, как перекачанный футбольный мяч, добра не жди. И получаться все будет плохо, и, кстати, можешь очень запросто травму схлопотать. Потому что при перекормленном брюхе ослабевает самоконтроль… Когда ты просто по улице идешь, он, конечно, не ослабевает. Но если тебе надо на проволоке танцевать или стоять на скачущем пони и жонглировать булавами, это уже серьезнее.
Наверное, Олег мог бы
И тут услышал — причем совершенно отчетливо! — как в душе у него скребутся так называемые кошки.
Хотя никаких оснований для этого вроде бы не было. Свидание требует времени. Пока этот тип скажет, какая она красавица, какая она вообще потрясающая девочка… тут Олег, можно сказать, грубым голосом прервал свои мысли. Потому что не мог представить, что его сестру сейчас кто-то держит за руку, заглядывает в глаза и тому подобное… Про это «подобное» он вообще думать не мог!
Вышел из дому, добрел до калитки, выглянул на улицу — налево, направо… хотя направо смотреть было нечего. Ольга должна была прийти с автобуса, стало быть, только слева.
Но ее не было!
Олег пошел назад, уже чувствуя, что кошки превращаются во что-то более зверское — не меньше рысей или даже пантер. Так что терпеть их становилось почти невозможно.
Ему вспомнился случай из раннего, совершенно детсадовского детства. Они живут в гостиничном номере, у них вечеринка, свои же цирковые… Но всегда хоть один попадает не очень умный и не сильно тактичный. И вот этот «не очень» — Олег совершенно не помнил его, наверное, потому, что тот человек был сильно неприятен ему, маленькому пятилетнему пацаненку, — так вот, этот человек спрашивает у Ольги, сидящей тут же, рядом с Олегом:
— Ну, скоро замуж собираешься?
— Скоро, — отвечает Ольга, — когда хочешь, тогда и женюсь!
— Да-а?.. И жених у тебя есть?
— Конечно, есть. — Тут она берет Олега за руку: — Я на нем женюсь!
Соответственно всеобщее веселье. Ольга ничего не поймет, Олег — тем более. А вечером, лежа обнявшись в одной постели, под одним одеялом, они, перед тем как уснуть счастливейшим сном людей с совершенно чистой совестью, перешептываются.
— Ты точно за меня замуж пойдешь?
— А как же!
Олег ничего другого себе и представить не мог! В смысле, что они никогда не расстанутся… И вот расставание это началось! Он тут ходит взад-вперед, мечет, как говорится, икру, а она там где-то и с кем-то…
Да ему чихать, с кем она там. Лишь бы вернулась скорей! Левая половинка чувствовала, как ей со страшной силой больно без правой.
Опять пошел на кухню, взял спички, чтобы снова, в третий раз… Надо хотя бы самому поесть. Но прекрасно знал, что один есть не станет! Швырнул спички. И вдруг они… произвели невероятный грохот! Такой легонькая коробочка не может произвести даже в самой волшебной сказке.
Секунду Олег находился в оцепенении. Потом,
конечно, до него дошло, что это не коробка такой грохот произвела. Да и звук прилетел откуда-то…
С веранды — вот откуда он прилетел! Еще секунда, и Олег был уже там.
Осколки разбитого окна, и посредине этих осколков что-то завернутое в бумагу… В простую белую бумагу. Не станем скрывать, Олег с определенной опаской огляделся — нигде никого: ни на участке, ни за оградой. Поднял этот довольно тяжелый предмет, развернул его… Камень — округлый, продолговатый. Такие обычно называют голышами.
Потом наконец он понял, что дело не в этом камне, а в самой обертке. На обратной стороне ее были написаны слова. Так что камень являлся лишь «скромным почтальоном». Принес он записку следующего содержания: «Твоя дура в будке — сквер на ул. Льва Толстого».
Он побежал к калитке. На полпути сообразил, что надо одеться, запереть дверь… Посмотреть, выключен ли газ. Но так или иначе через пять минут он был на автобусной. Улица Льва Толстого недалеко от Острова. Надо еще одну лишнюю остановочку проехать в сторону центра или две — ему однажды Лида ее показала, эту улицу. Говорит: «Красивейшая в нашем городе. На ней, по легенде, Лев Толстой жил несколько дней, когда ехал на Кавказ». Олег еще тогда пошутил, до чего ж странно расположен город Чашкин: Пушкин через него едет на север, Толстой — на юг…
Сейчас эти воспоминания прошуршали у него в голове какой-то совершенной шелухой. Главное, он понял, дотуда ехать примерно полчаса… Автобус подошел сразу! Что для автобусов, как всякий знает, большая редкость. А для чашкинских — тем более.
Но все равно оставалось полчаса. И это были самые ужасные полчаса в его жизни. Не стоит их описывать, как не стоит описывать состояние человека, у которого правая рука здоровехонька, а, левая сломана! Олегу даже уступили место. Вернее, женщина какая-то выходила, встала и прямо говорит:
— Садись, мальчик! — чтоб никто другой не сел, что, дескать, она именно ему уступает. А потом тихо добавила: — Ты что, плохо себя чувствуешь?..
Наконец они кончились, ужасные тридцать минут, автобус подъехал к нужной остановке, Олег помчался через дорогу. Впереди был виден сквер с какими-то металлическими людьми, которые частично стояли, частично сидели на каменном низеньком постаменте… Знал бы он, что именно здесь каких-нибудь два часа назад пряталась Оля и отсюда извлек ее хитрый бомжонок.
Само собой, Олег ничего этого не знал. Он вбежал в сквер. И очень скоро увидел среди нечастых деревьев каменную будку. Что она тут делала и чем являлась раньше — понять было невозможно. Просто каменный, кирпичный такой кубик. Может, там дворники свой «инвентарь* хранили? Шут его знает.
Эти мысли глупо, как шарики от настольного тенниса, колотились у Олега в голове, пока он бежал к будке… Дверь, обитая железом, на двери замок.
— Ольга! Олечка!
Несколько секунд никакого ответа, потом — ужасное какое-то мычание. Олег с остервенением пнул дверь ногой… На ней даже ручки не было. Бросился вокруг будки. Ага, вот оно — вверху, под самой крышей, окошко. Подпрыгнуть… недопрыгнешь.