Блондинка. Том II
Шрифт:
— Нет.
— Что ж, тогда ладно, — мрачно кивнула Глэдис.
Норма Джин с радостью увидела, что мать совсем не постарела за то время, что они не виделись. Даже напротив, выглядела моложе. В ней появилось что-то игривое, девичье. И смотрела она с хитрецой. Обнимая ее, Норма Джин чувствовала, какие хрупкие и тоненькие, просто птичьи, у нее косточки. А какие тонкие черты лица у Глэдис!.. И эти загадочные глаза — ну в точности как у Гарбо. И это почти неземное выражение, что сумела запечатлеть камера много-много лет назад. Глядя на Глэдис, Норма Джин от души радовалась тому, что мать выглядит сейчас, как в 1926-м, моложе, чем сама Норма Джин теперь. Недаром Бывший Спортсмен так долго разглядывал тот снимок. Был очарован Глэдис. Впрочем, ненадолго.
А вот от тонких, тщательно выщипанных и подведенных карандашом бровок Глэдис остались лишь жидкие кустики седых волос.
Врачи доложили Норме Джин, что в хорошую погоду Глэдис непрерывно бродит по больничному саду. Она из самых активных пожилых пациентов. Физическое ее состояние в полном порядке. Они говорили и говорили, а Норма Джин дивилась бодрому и веселому настроению матери. Возможно, это быстро пройдет, но по крайней мере она хотя бы на время вышла из мрака и ступора, в котором иногда пребывала подолгу. И Норма Джин не удержалась от сравнения. Как не похожа ее мать на новую свекровь — плотную низенькую коренастую итальянку с большим носом и тенью темных усиков над верхней губой, огромным отвислым бюстом и круглым выступающим животиком. Она хотела, чтоб невестка называла ее «мамой». Надо же, мама!
Глэдис, подобно птичке, примостилась на самом краешке кровати, сидела, болтая ногами. Шумно поедала виноград, сплевывая косточки в кулачок. Время от времени Норма Джин, не говоря ни слова, брала бумажную салфетку и забирала косточки у матери. Если не считать легкого лицевого тика и характерно уклончивого взгляда, Глэдис мало походила на психически больную. Манеры раскованные, настроена вполне благодушно. Прямо Норма Джин, наглотавшаяся волшебного бензедрина доктора Боба. Глэдис говорила о «международных новостях», сокрушалась по поводу «этих событий в Корее». Выходит, она читает газеты? Чего сама Норма Джин последнее время почти не делала. Эта женщина не более безумна, нем я. Но она спряталась от мира. Она позволила этому миру победить себя.
Нет, с Нормой Джин этого не случится.
Глэдис переоделась в брюки и блузку, и Норма Джин вывела ее на прогулку. День стоял умеренно прохладный, туманный. Бывший Спортсмен называл такие дни «вне времени и места». В такие дни обычно ничего особенного не происходит. Ни тебе бейсбольных матчей, ни внимания поклонников. Именно из таких дней и состоит по большей части жизнь, когда ты на пенсии, или без работы, или в подвешенном состоянии, или же умственно больной, — ты нигде, ты вне времени.
— Возможно, я уйду из кино. Как говорится, «на пике славы». Мой муж не хочет, чтобы я снималась.
Ему нужна жена, ему нужна мать. Я имею в виду… мать его детям. И я тоже этого хочу.
Глэдис, должно быть, слышала, но ничего не сказала. Резко отшатнулась от Нормы Джин, словно ребенок, возжелавший гулять самостоятельно.
— Тут можно срезать. Вот сюда. — И повела Норму Джин в сиренево-сером габардиновом костюме и новых элегантных туфлях по какому-то узенькому, выложенному кирпичом проходу между двумя больничными зданиями. Над головой ревели вентиляторы. В лицо, как пощечина, ударила ядовитая вонь перегорелого жира. Мать с дочерью вышли на широкую травянистую лужайку, а затем спустились с холма по дорожке, усыпанной гравием. Норма Джин лишь усмехалась про себя — что, если за ней сейчас наблюдают? Она опасалась, что кто-либо из персонала, возможно даже сами врачи, тайком фотографируют ее; чтобы доставить им удовольствие, она даже один раз позировала в кабинете главного врача вместе с ним и еще несколькими сотруд-) шками, улыбалась своей знаменитой улыбкой Мэрилин. Достаточно? Ах, что вы, сущий пустяк.
Впрочем, сейчас никого с фотоаппаратом или камерой видно не было. И никто не следил за Блондинкой Актрисой, когда над ее головой широко распахнулось небо, а солнца видно не было, оно лишь слабо просвечивало через облака. Даже жаль, что такой момент для съемки упущен. Драгоценные, пульсирующие, как сердце, секунды жизни упущены. Разве не вся жизнь в конечном счете вне времени и пространства и неизбежно теряется, если нет под рукой камеры — запечатлеть и сохранить все это?..
— На Студии мне предлагают сниматься только в секс — фильмах. В роли всяких тупиц! Вот что они собой представляют. Одно название чего стоит: «Зуд седьмого года»! Мой муж считает, что все это просто унизительно и отвратительно. А это их изобретение, «Мэрилин Монро» — резиновая кукла для секса, это они хотят, чтобы я была такой. И будут употреблять эту куклу до тех пор, пока она не износится. А потом выбросят ее на помойку. Но он видит их насквозь. Ведь и его в свое время тоже пытались эксплуатировать, очень многие. И он, по его словам, совершал ошибки. И еще он говорит, что я могу учиться на его ошибках. Для него все голливудские люди просто шакалы.
И в их число входят и мой агент, и те, кто притворяется, будто бы возмущен тем, что творится на Студии. «Всем им только одного надо, эксплуатировать тебя, — говорит он. — А я хочу просто любить тебя».
Эти последние слова странно завибрировали в воздухе, как будто отдаленный звон колокольчиков, раскачиваемых ветром. А Норма Джин все говорила и говорила, словно отвечая на безмолвные возражения Глэдис.
— Я занимаюсь техникой мимики и жеста. Хочу начать все сначала, с нуля. Может, перееду в Нью-Йорк, поступлю в школу актерского мастерства. Буду учиться играть по-настоящему. Как играют на сцене, а не в кино. Мой муж не возражает вроде бы. Хочу жить в совсем другом мире. Не в Голливуде. Хочу жить в… о, Чехов! О'Нил! Анна Кристи. Хочу сыграть Нору в «Кукольном доме». Разве «Мэрилин» не идеально подходит на роль Норы? А вообще настоящее актерское мастерство — это просто жить. Быть, существовать. В кино они лепят твою роль из отдельных кусочков, из тысяч не связанных между собой сценок. Как в мозаике, в головоломке, с тем отличием, что не ты сама складываешь эти кусочки вместе.
Глэдис резко оборвала ее:
— Видишь скамейку? Я всегда любила на ней сидеть. Но тут кого-то убили.
— Убили?
— Они наказывают тебя, если ты не подчиняешься. Не хочешь глотать их яд. Если держишь его во рту, за щекой и отказываешься проглотить. Это запрещено.
Голос Глэдис звучал визгливо, возбужденно. О нет,подумала Норма Джин. Пожалуйста, только не это!
Прикрыв глаза ладонью и что-то бормоча под нос, Глэдис торопливо прошмыгнула мимо скамейки. Это была та самая скамейка, на которой мать с дочерью сидели много раз, глядя на обмелевший ручей. Теперь уже Глэдис говорила, бурно, захлебываясь, не в силах совладать с эмоциями. Всему виной этот разлом Сан-Андреас. Совсем недавно в районе Лос-Анджелеса были отмечены сотрясения почвы, но настоящего землетрясения не было. По ночам к ней в палату заходили люди и снимали фильм о ней, Глэдис. И что-то делали с ней разными хирургическими инструментами. И подначивали других больных воровать у нее. А во время землетрясения много чего случилось, потому что событиями просто некому было управлять. Но ей повезло — ее никто не убил. Никто не придушил ее подушкой.
— Они уважают пациентов, у которых есть семья. Как у меня. Я здесь ВИП. Важная персона. Нянечки только и знают, что ворковать: «Ах, когда же Мэрилин приедет навестить вас?» А я и отвечаю: «Да почем мне знать? Я ведь всего лишь ее мама». И еще они все время расспрашивали об этом бейсболисте, интересовались, собирается ли за него замуж Мэрилин. НУ, и мне надоело все это, я им и говорю: «Ступайте и спросите у нее сами, если вам больше нечего делать. Может, она вам всем подберет женишков».
Норма Джин робко хихикнула. Мать говорила быстро, низким, как бы набирающим скорость голосом, и это был дурной знак. Это был голос с Хайленд-авеню, пытавшийся перекричать шум хлещущего из крана кипятка.
А началось все это, как только они вышли из узкого прохода между домами, покинули сферу сдерживания.
— Давай присядем, мама. Вот, смотри, какая славная скамеечка.
— Славная скамеечка! — фыркнула Глэдис. — Нет, иногда, Норма Джин, ты говоришь прямо как какая-нибудь дура! Как все остальные.
— Иначе как-то не п-получается, мама.
— Так научись. Ты же не идиотка!
В прохладном туманном воздухе слабо попахивало серой, и вот наконец они добрели до самого дальнего угла больничных владений. И над ними нависала двенадцатифутовая изгородь, увенчанная проволокой. Глэдис запустила пальцы в щели изгороди и бешено затрясла. Сразу стало ясно — это и была цель ее прогулки. И Нормой Джин овладело паническое ощущение, что обе они, и она, и Глэдис, являются пациентами лейквудской клиники. Что ее обманом завлекли сюда и теперь поздно, уже не выбраться.