Блудная дочь
Шрифт:
– Понимаю, – ответила Анастасия, не поднимая головы.
– А что тогда мне говорить? Эх, вы! Натворите делов, а уж потом! Ну-ка, иди-ка ко мне.
Анастасия приблизилась к странной женщине. Та, не вставая с месте, легко провела руками по животу и спине гостьи.
– Каменная ты вся. Зажатая. Не своей жизнью живешь. Ты чужой тропой пошла. Ну что? Счастлива? Сама как чувствуешь?
– Я… Нет, – призналась важная дама, сделав над собой огромное усилие.
Ей по привычке хотелось соврать и изобразить благополучие, процветание, довольство. Обычно у нее получалось. Но
– А что бы ты себе хотела? Ну, сама для себя лично? Тебе надо об этом думать. Ты разжаться должна, расслабиться. У тебя все мышцы свело, кровь по жилам не бежит, а ползет. От этого очень плохие вещи происходят. Не буду тебя пугать. Но тебе обследоваться надо. Всерьез. Чтоб момент не упустить.
– Да я вроде здорова, – испугалась женщина.
– Человек не бывает вроде здоров. Или здоров, или болен. У тебя есть проблемы. Их я вижу. И тут надо успеть. Кое-что я по дружбе сегодня гляну. Но это только по верхам. Ты давай не бойся. Ответь мне все же: что ты хочешь для себя. Вот даже несбыточное пусть.
– Я хочу… Я хочу, если несбыточное… Все вернуть назад. Вернуться в то время, когда мне было двадцать пять. И пойти по другому пути.
– Тогда бы за своего посла замуж бы не пошла?
– Нет, не пошла бы, – убежденно произнесла Анастасия.
– Тебя тогда неволил кто?
– Сама себя неволила. Красивую жизнь мечтала.
– Была красивая?
– Всякая была. Трудная в основном.
– Потому что не своя. Какой крест легче всего нести? Свой! На чужой крест зариться нельзя! Вот то-то и оно! А что сейчас?
– Не знаю, что сейчас. Я привыкла. Ничего не изменишь. Думала об этом. Но ничего не изменишь. Поздно.
– Изменишь! Все и всегда. В любой момент. Встала и пошла. Все оставила и пошла куда глаза глядят. Вот и изменила. Судьба выведет.
Гостья помолчала. Словно примеряла на себя другую судьбу. Словно мысленно уходила, покидала все, что годами ее окружало.
– Нет. Не смогу. Не решусь. Да и зачем? Столько лет строить, чтоб потом все рушить? Отдавать кому-то?
Агата звучно выпустила дым. Как паровоз.
– Ну, я от тебя другого и не ждала. Иначе это была бы не ты. А это ты. Значит, так тому и быть. Тогда слушай: отдай чужое. Чужое надо отдать.
– Да как же его отдашь, когда это давно уже свое? – с рыданием в голосе взмолилась Анастасия Витальевна.
– Все равно придется. Судьба долго запрягает, но скачет потом быстро… Ну, пойдем. Пойдем, узишку тебе сделаем у меня тут в кабинетике.
Расстроенная, сбитая с толку, испуганная визитерша в полном недоумении шла за Агатой.
– Том, завтра Диша прилетает, звонил утром, глянь в его комнате, в порядке все? – между делом молвила хозяйка.
– Надолго, Агаточка?
– А кто его знает. Заскучал там. Зовет к себе, тамошних наших лечить.
– Ну, откроете филиал…
– Не, не поеду. Зачем? Мне тут бы со своими разобраться. Пусть сами прилетают, кому не лень.
Анастасия Витальевна не прислушивалась к не касающимся ее разговорам. Она покорно шла на УЗИ, ругая себя, что не может, как обычно, собрать волю в кулак и отказаться от того, что казалось совершенно лишним в данной конкретной ситуации. Она не анализы сдавать шла к Агате. И не на рентген души. Ей хотелось конкретного совета. Как уберечь мужа. И все. Никакой лирики.
Она не понимала, что совет ей был дан.
Мы часто слышим только то, что сами хотим услышать. В остальном же глухи и слепы.
Агата методично водила холодным приборчиком по телу почти задремавшей пациентки. На большом мониторе возникали участки внутренних органов. Картины, понятные только специалистам. Иногда Агата многозначительно поглядывала на Тамару, останавливая движение прибора и кивая на экран. Та, видя, что глаза Анастасии закрыты, молча придавала собственному лицу выражение ужаса.
– Все, милая, вставай, вытирайся, я тебя всю гелем измазала, – Агата протянула больной бумажное полотенце. – Сейчас распечатка будет готова. Я все опишу. Пойди завтра к специалисту, я направлю. Не нужна тебе никакая твоя азиатская дыра. Тебе оставаться надо. И лечиться.
Анастасия долго молчала, стирая с тела остатки слизистого геля. Потом решилась:
– Нет. Буду жить, как жила. Своей жизнью.
– Дело твое, – сказала Агата. – Только по-прежнему не получится.
Вздохнуть бы с облегчением…
Миша возвращался домой раньше чем обычно. В редакции царило затишье, очередной номер в печать сдали пару дней назад.
Бурное начало дня принесло в итоге свою пользу: все успокоились, и жизнь вошла в привычное русло. Ему хотелось посмотреть на Верочку. Хотелось, чтобы она улыбалась, как раньше. Наверняка будет улыбаться. Там же у них такая подруга, что без улыбки смотреть невозможно. Губы сами разъезжаются.
Только со щеночком не будет все так просто, вздохнул Михаил. Порода-то не домашняя. Плохо им в доме. Они должны по двору ходить, от чужаков дом в деревне стеречь. С ними нельзя сюсюкать и ласкаться. Они предназначены для другого. Понятно, почему Женька с Любой выбрали своего щеночка. С этими мишутками у человека с первого взгляда завязывается что? Любовь! И еще какая! Но вот именно ради любви надо держать зверя в удобных для него условиях. На большом просторном участке, где он чувствовал бы себя ответственным за безопасность любимых людей. Летом, конечно, так и произойдет. Увезут они всех москвичей, включая Михаэлу, на природу. И вот за лето надо все разрулить, чтобы ребята поняли, где их любимой подруге лучше. Она же еще подрастет… И как! Надо бы с Федором переговорить, что он по этому поводу думает. Не на балконе же ей будку ставить, в самом-то деле.
Дома, естественно, царило оживление.
– Пап, она упрямая, смех! Мы ее зовем на балкон бегать, а она уперлась – не сдвинешь! Посмотри!
Михаэла стояла на четырех крепеньких толстеньких лапах, независимо и равнодушно глядя в пространство, словно говоря:
– Стояла, стою и буду стоять. И сдвинуть меня не пытайтесь. Мне в данный момент хочется стоять тут. Вот и стою.
– У нее сильный характер и на все свой взгляд, – прокомментировал Миша. – А что с ужином у нас? И Вера где?