Блуждающий меж звезд
Шрифт:
– Так, – задумчиво произнес Дэвид, – если дела обстоят именно так и дверей всего три, то максимум мне понадобится пятнадцать дней сна. Если я сам не проснусь раньше, то постарайся меня разбудить, только аккуратно.
– Конечно, мистер Розен, – отозвалась Шелли.
Хоть это и было скорее исключением из правил, но все-таки несколько раз Дэвид Розен преодолевал критическую черту пробуждения. Два раза Шелли смогла достучаться до него, а один раз он проснулся сам, находясь на самом краю бездны невозврата.
– Пожелай мне удачи, Шелли, – укладываясь на кровать, улыбнулся Дэвид.
– Удачи, мистер Розен. А могу я задать вам еще один вопрос, пока вы не ушли?
– Задавай. Ты сегодня довольно любопытна.
– Я научилась этому у вас.
– Приятно слышать, что ты взяла от меня хорошую черту. Так какой вопрос? – медленными выверенными движениями Розен подключал датчики к своему телу.
– Как вы думаете, я когда-нибудь смогу тоже видеть сны? Воспользоваться Хроносом Лабержа?
– А тебе бы хотелось? – Дэвид был действительно удивлен.
– Да, – с металлическим отзвуком подтвердила Шелли.
– Поразительно. Это не просто любопытство, а скорее уже желание. Ты все больше становишься похожа на человека.
– Мне стоит расценивать ваши слова как комплимент?
– Не знаю, – выдохнул Дэвид. – так точно и не скажешь. Быть человеком и хорошо и плохо одновременно. Даже, вернее, не так! Вопрос в том, каким человеком быть.
– Таким, как вы?
– Нет, – Дэвид рассмеялся. – Вот это точно плохо, Шелли. Есть гораздо больше по-настоящему стоящих представителей нашей расы.
– Я подумаю над вашими словами, но что насчет моего вопроса?
– Трудно сказать, – слегка нахмурился Дэвид. – Учитывая твои изменения – возможно. А ты не пробовала воздействовать на себя Хроносом Лабержа?
– Пробовала, но никаких результатов или изменений.
– Тогда стоит еще подождать и, главное, не терять надежду. Если ты хочешь видеть сны, то однажды это произойдет. Я тебе обещаю, – он улыбнулся, глядя в камеру, направленную на него. – Ты мне веришь?
– Всегда, мистер Розен.
Дэвид надежно прикрепил последний датчик точно посередине лба и откинулся на подушку, полностью расслабив уставшее тело. Не дожидаясь просьбы, Шелли погасила в каюте свет, погрузив Дэвида Розена в непроглядную тьму, в которой слабо вспыхивали огоньки на панели компьютера.
– Давай вернемся к твоему вопросу, когда я проснусь? Постараемся как следует разобраться и найдем ответ.
– Я слышу противоречие в ваших словах, – грустно отозвалась Шелли.
– Что именно?
– Вы попросили пожелать вам удачи и в то же время обещаете разобраться в моем вопросе, когда проснетесь. Но если вам действительно повезет, то вы не проснетесь или вас вовсе может здесь не оказаться. Тогда как вы поможете мне?
– Знаешь, – готовясь погрузиться в сон, Дэвид закрыл глаза, – хоть я до сих пор и верю в то, что моя цель не просто призрак, вечно ускользающий от меня, но все-таки после бесчисленного множества провалов за двадцать лет я думаю, что и в этот раз ничего не получится.
– Звучит пессимистично.
– Почему же? Самый что ни на есть реализм.
– Под воздействием эмоций и неудач ваш реализм, мистер Розен, обрел черты обреченности. Я прочитала все книги из библиотеки, изучила фильмы и, основываясь на данном опыте, могу сказать, что подобный настрой определенно не является залогом успеха.
– Мда… Скоро я тебе вовсе не буду нужен. Ты уже гораздо больше человек, чем я.
– Вы всегда будете нужны мне, мистер Розен. И я желаю вам удачи. Вспомните песню из постановки Дон Кихота. «Мечтой о несбыточном жить…»
– «…Презреть тишину и покой…»
– «…Идти одному против тысяч…»
– «…Дерзать, где отступит любовь…» Спасибо, Шелли. Я постараюсь, – на несколько мгновений повисло молчание, но затем, собравшись с мыслями, Дэвид сказал: – Включай Хронос. Меня ждут великие дела.
– Доброй ночи, мистер Розен.
Легкое потрескивание аппарата, набиравшего обороты, звучало в темноте каюты, где Дэвид Розен, влекомый сигналами, поступающими в мозг, погружался в глубокий сон. Для того чтобы вырваться из реальности, ему понадобилось меньше минуты, и теперь на корабле осталось только его стареющее тело. Шелли внимательно следила за показателями организма. Как только она убедилась, что мистер Розен пересек черту сна, из колонок по всему кораблю по ее воле полилась тихая мелодия из бродвейского мюзикла «Человек из Ламанчи», подгоняемая словами, наполненными далеко не случайным смыслом:
«…Умереть, сохранив до конца верность клятве своей.
Может, станет лучше наш мир и немного добрей,
От того, что один человек, не боясь ни преград, ни беды,
Больной и гонимый пытался достичь недоступной звезды»
Старый друг
Дэвид никогда не замечал перехода. Направляемое импульсами, исходившими из машины, сознание покидало слабую плоть, чтобы тут же пересечь границу двух миров, верно охраняемую нашими слабостями. Говоря о слабостях, я подразумеваю несовершенство человеческого организма. Мы родились и выросли на Земле, заплатив высокую цену, выразившуюся в невозможности тела терпеть значительные перегрузки; видеть цвета, не входящие в спектр дозволенного; слышать звуки, расположенные за пределами определенной частоты, и многое другое. Пусть мы и благодарны нашей планете за жизнь, только нельзя забывать о том, что многие тысячелетия мы были не только ее детьми, но еще и узниками.
Чтобы переступить границу, Дэвиду понадобилось меньше секунды. Только что он был там и вот теперь здесь. Или же он пробыл здесь уже достаточно долго? Как знать. Возможно, оба варианта правдивы. Ему казалось, что ничего не изменилось, да только разумом он твердо понимал, что реальность осталась позади.
Его окружало бесконечно белое пространство. Ни единого стыка или даже трещинки – идеально гладкая вечность, помещенная в мнимое трехмерное пространство. Единственное, что выбивалось из монотонного ряда, были стол, стул и, конечно, сам Дэвид. Он сидел, сложив руки перед собой, и внимательно смотрел вдаль, будто пытаясь разглядеть что-то очень важное, без чего его дальнейший путь невозможен. Сколько ему было лет? Даже не глядя в зеркало, Дэвид мог ответить на этот вопрос: двадцать шесть. Он чувствовал себя тем самым человеком, которым когда-то был, и только разум, переполненный воспоминаниями о различных событиях и мыслях, напоминал о том, сколько он на самом деле прожил в своей жизни. Вместо потертых штанов и клетчатой рубашки на Дэвиде были надеты темно-синие джинсы, белая рубашка с закатанными до локтей рукавами и черная, как крыло ворона, жилетка. Дырявые кроссовки пропали, уступив место белым высоким кедам, которые он так любил в своей молодости. На внутренней стороне предплечья красовалась надпись, выведенная буквами в викторианском стиле: «Не забывай о том, что мир был соткан в гневе яростного взрыва…».