Бляж
Шрифт:
У родничка уже облюбовали место дебелая тетя, обгоревшая не по последнему разу, и ее спутница — девица пубертатного возраста с наглыми мячиками вьюношеской груди и очень даже приличными ногами. Противоположный пол устроился со знанием хороших манер: надувные матрацы, на которых так буржуйски-важно качаться на волне, панамы из китайской соломки, книжки, не прочитанные никем далее восьмой страницы, дефицитные сигареты с ментолом, зеркальные очки-стрекозы.
Мы шумною толпою залезаем в самое черное в мире и минут двадцать отмокаем, фыркая. Надувных матрацев у нас нет, зато есть покрывала от Флюры Хамитовны, шахматы
Обмен любезностями, кто-откуда, обнаруживается, что Маныч давал в их затруханском крае гастроль, помнит даже какую-то достопримечательную каланчу-развалюху, на что патриотки Козлодоевска радостно восклицают, Маныч же автоматически переходит в разряд дальних родственников. Засим следует торжественное приглашение новых знакомых на танцевальные вечера в Харный Ключ. Далее мы узнаем массу ненужных подробностей о местной светской жизни, ценах на фрукты-овощи и койкоместо, несчастных случаях на водах, очередях на переговорном пункте и тому подобных болтливых разностях.
— А что, винцо у вашей хозяйки водится? — интересуюсь я у молодой-симпатичной для затравки разговора.
— Продает, — отвечает пляжница.
— И хорошее?
— Не пробовали.
— Мы такое не употребляем, — категорическим тоном поясняет тетя.
— Что так? — участливо спрашивает Лёлик.
Тетя смотрит на него недоуменно:
— Только ликеры. Немножко. С десертом. Домашнее вино, по-моему, это ужасная антисанитария.
Лёлик, которого пронесло с той самой пертусинной банки, решительно соглашается.
После нескольких партий, где победитель никакого значения не имеет, пляжницы сдувают матрацы, подпрыгивая на них пятой точкой, и, загрузив свое добро в сумки, отчаливают обедать. Пожалуй, пора и нам. Окунувшись, шлепаем по камням, оценивая перспективы знакомства.
— Жрут они это винище стаканами, долбежницы.
— Если сегодня на танцы приползут, значит хочут.
— Хочут, хочут рыбку съесть.
— Маныч, ты тетку эту берешь или мы ее пожалеем?
— Белые начинают и выигрывают, — понесло Маныча.
— А Рая? На два фронта?
— Не вздумай, Маныч, камбуз облажать.
— Артуха, мы тебе доверяем. Береги Раю, Артуха.
— Рая — мечта гурмана, — успокоил Маныч. — Спрашиваю, чего ты такая белая? снежный человек позавидует. Говорит, мне, дескать, с таким бюстом стыдно на пляж появляться. На бляж, я ее поправляю. Что? спрашивает. Ничего-ничего, говорю, такой бюст как у тебя — это народное достояние. А я, говорит, все равно стесняюсь. На меня лифчик невозможно купить.
— Да, мейфы там знатные.
— Надо запасной вариант прорабатывать, — обеспокоился Минька. — Что та клава, которая повариха во второй смене?
— У нее абрек, вечерами встречает. Зарэжэт, слюшай.
— Это ее муж. Кстати.
— А другая? смуглявенькая? Типа молдаваночки. Может сходить? картошек с ней почистить?
— Она еще юннатка. Там без
— Оставьте молодняк, — покровительственно сказал Маныч. — На крупного зверя надо охотиться.
— Вот если начальницу столовой завалить…
— Будем с чешским пивом.
— Хотеть не вредно.
— Пива?
— Пива тем более не вредно.
— Пива бы сейчас не слабо…
После сытного обеда с горы сползает тень и мы, по закону Архимеда и с сознанием хорошо выполненного долга, отдаемся Морфею.
Любим мы это дело. Надо же хоть что-то в жизни по-настоящему любить.
4
После ужина, когда котлы уже почищены, плиты остыли, тарелки высохли, а сама столовая закрыта на замок, Степан Сергеевич, выбритый опасной бритвой, в свежевыглаженной, пожелтевшей от стирок рубашке, нажимает прокуренным ногтем кнопочку «пуск» и казенная «Комета», через систему оповещения под названием «колокольчик», начинает наматывать метр за метром, вечер за вечером, одну и ту же пленку с «друзьями», «ребятами», «молодцами», «гитарами», «маками» и «птицами». Контингент, ждавший темного часа целый день, выползает из своих бунгало к раковине эстрадки, где уже стоят наши колонки, протянуты провода, «мама» в «папе», а штекера в гнезде.
Помимо контингента, преимущественно женской молодежи, уверенно вступающей в жизнь с подмостков института инженеров транспорта, на поскакушки-погляделки сползаются от мала до стара: дикари и дикарки, обитающие в близстоящих курятниках и сараях местного сектора; пацанки с нулевым размером молочных желез и их прыщавые одногодки с сигаретами «БТ» в кармане, сбежавшие из пионерского лагеря по соседству; пенсионеры, пересудов ради; какие-то тетки курортного возраста, видавшие больших за печкой тараканов; сопливцы с пальцем во рту, которым давно пора фить-пирю, но маменька еще не нагулялась; и даже погранцы, судя по положению ремня и пилотки, явно находящиеся в самоходе.
Расположенные к активным действиям после «верных», «веселых», «добрых», «поющих», «красных» и «синих», авангарды контингента жаждут возвышенного и нам остается выкрутив всё, что можно и нельзя, врезать с места под горку «Уби-дуби» незабвенных «Криденс», которые ривайвэл в круге чистой воды [6] .
Киловаттами, наша лейся песня на просторе, при всём вкручивании и выкручивании, никого удивить не может. В зоне сопения и топтания как-то еще и слышно, а на большее ты не рассчитывай.
6
Creedence Clearwater Revival — Ooby dooby
http://www.youtube.com/watch?v=Y6lNFw1sQ8I
Хотя, по мнению Степана Сергеевича, — или СС, как его возлюбили за глаза, — и это слишком громко, а значит идеологически неправильно. «Здесь граница», трагически поднимает СС указательный палец, призывая бдить днем, ночью, а тем более вечером, когда контингент наиболее несобран, расхлябан и, прости, Его Святейшество Устав караульной и гарнизонной службы, развращен. «Иностранщина» в нашем разнообразном репертуаре крючит СС зубной болью.
— Опять, — страдальчески высказывает он Манычу, апеллируя к его блестящей голове. — Опять ваши буги-вуги.