Блюз 116-го маршрута
Шрифт:
Не успел я войти, как двери закрылись с громким шипением. “Не успел” следует понимать буквально, поскольку часть моей левой ноги оказалась зажатой между двух полос резины. После минуты неуклюжей борьбы, уже на ходу, я воссоединяюсь со своей конечностью. Всё в порядке, ничего серьезного, полоса грязи на светлых брюках не считается.
Я занимаю сидение и оглядываюсь в поисках кондуктора. Она, или он, не определяется. Десять лет назад, когда я уехал из этого города в Штаты, каждый троллейбус имел своего персонального кондуктора. Отменили их что ли с того времени? Каким же образом теперь тут собирают плату за проезд? Спросить некого: я тут, оказывается, один во всей просторной кабине.
116-й между
Внезапно меня пронзило ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Я еще раз оглянулся: никого не видно. Я посмотрел вперед и только тогда заметил увеличенное лицо в большом зеркале заднего вида. Не сразу я понял, что это было лицо водителя. И только через несколько секунд осознал, что это именно он наблюдает за мной, да к тому же и делает это с выражением чрезвычайной враждебности.
Вряд ли кто-нибудь в Москве скажет, что водители троллейбусов симпатизируют своим пассажирам, однако выражение этого тяжелого лица отличалось от обычной усталой недоброжелательности. Передо мной в зеркале заднего вида было то, что называется “львиной маской”, как бы раздутой от ненависти.
Он ловит мой взгляд, и на лице его появляется угрожающая гримаса. “В чем дело?” — спрашиваю я молча. В этот момент троллейбус останавливается на красный свет. Освободившимися руками водитель показывает мне, как он сжал бы ими мою глотку. Для пущей убедительности делает своими лапами винтообразное движение.
Может, он просто недоволен тем, что я не заплатил за проезд? Ну, конечно, что же еще? Я иду к его кабинке и через окошечко в стеклянной перегородке протягиваю пятитысячную ассигнацию. Стараясь разрядить обстановку, говорю ему с улыбочкой: “Да вы не думайте, что я зайцем тут у вас хочу проехаться. Я просто не знал, как заплатить. Должно быть, вы сами принимаете плату, не так ли?”
“Сядь на место, говнюк”, — говорит он с глубочайшим презрением. Я делаю вид, что не расслышал обидного слова. “Вы знаете, я долго жил заграницей и, должен признаться, отвык от нашей славной транспортной системы”. Он швыряет свою колымагу вперед и рычит: “Скажи спасибо, что у меня руки заняты!”. Я ему говорю: “Да что вы рычите, как зверь? Уж извините мне мое невежество, или, если угодно, pacсеянность. Чего рычать-то?”. В ответ он не рычит, а ревет: “Сядь на место, жопа!”. Его правая рука на мгновение резко снижается к левому бедру, как будто он хочет вытащить из ножен казачью шашку или, скажем, кубинское мачете.
Что за вздор, какое еще мачете у обычного московского водителя троллейбуса?
Внезапно мне кажется, что какая-то ошеломляюще злобная и издевательская скороговорка доносится до меня, и я в ней могу различить только одно слово: мачете, мачете... В зловещей изоляции этой электротелеги с ее пневматическими дверями, находящимися во власти агрессивного хмыря, чувство ловушки медленно пронизывает меня с ног до головы. Перестань, говорю я себе, кончай накачиваться этим дурацким страхом, освободись от него. Ничего серьезного не происходит. Просто чокнутый за рулем, вот и всё. Может быть, он даже не чокнутый, а просто мучается от похмелья. Никакого мачете быть не может в этом рассказе, в худшем случае ржавая монтировка. Ну, а если он будет тебе грозить этой монтировкой, сопротивляйся! Конечно, ты стар, но все-таки еще недостаточно стар, чтобы капитулировать. Ты сам выбрал этот троллейбус с идиотом за рулем, больше винить некого. Это просто идиотское стечение обстоятельств с 1% нехорошего исхода. Или с 15%. Быть может, с 50%, но не больше. Ни в коем случае не больше 50%. Во всяком случае у тебя еще хватит мускулов, чтобы сопротивляться.
Если, конечно, у него нет огнестрельного оружия. Или острого кубинского мачете, подаренного ему братьями Кастро. О'кей, следующая остановка приближается. Сейчас сюда влезет группа симпатичных москвичей, вся обстановка разрядится, и ты перестанешь чувствовать себя одиноким заложником.
Через стеклянную перегородку я вижу личную карточку водителя, прилепленную к ветровому стеклу, она гласит: “Вас обслуживает водитель тов. Кашамов А.Х.”. Карточка снабжена и фотографией. Ей-ей, он не всегда выглядел так хреново, как сегодня. У него были волнистые светлые волосы, прозрачные глаза, и только губы демонстрировали слегка угрожающий хулиганский изгиб.
Не успел я нагнуться к окошечку, чтобы сказать ему что-то юмористическое, примирительное по поводу его фото, как он ткнул прямо в это окошечко монтировкой. Сделай он это на долю секунды позже и мое зеркало души было бы всмятку. Я вскричал: “Сукин сын, что ты делаешь?! Ты что, псих что ли?!”. Восклицание было сугубо риторическим: если он не псих, то кто же? Какой водитель троллейбуса относится так к своим пассажирам?
Он расхохотался. “Ну, говна кусок, теперь ты знаешь, что может случиться с каким-нибудь гребаным шпионом! Еще возмущается! Занимается своим гребаным шпионажем среди бела дня и еще возмущается! Жаль, что я тебе черепушку не пробил, бляха шпионская!”
Нужно немедленно выйти отсюда! Нужно позвонить в полицию! Агрессивный маньяк за рулем! Слава Богу, приближается следующая остановка. Возле кино “Зарядье” дюжина пассажиров готовилась к посадке на невинно выглядевший 116-й. Дорогие мои законопослушные соотечественники, почитатели Здравого Смысла, теперь вы увидите, какой “одди-нокки” ублюдок, если нам позволят использовать лексикон “Механического апельсина”, повезет вас по вашему маршруту. Ведь это же угроза не только отдельно взятому пассажиру, но и дюжине таковых! Дамы и господа, просто дайте волю небольшому обобщению, и вы увидите, что такие водители предвещают позорный конец всему космическому кораблю Земля!
Затем произошло немыслимое: товарищ Кашамов не остановился у “Зарядья”. Он даже и не подумал открыть двери. Мелькнула дюжина открытых ртов, и в следующий миг мы были уже под мостом. В темноте я увидел только металлический зуб в хохочущей пасти, отраженной в зеркале заднего вида.
Абсурдность ситуации сокрушила мою нервную систему. Я заливался потом. Меньше всего я был готов сражаться с безумцем. Я просто дрожал, а сердце бухало, как последнее копыто у загнанной лошади. Я видел, что некоторые пассажиры стараются догнать проскочивший мимо троллейбус, размахивая своими зонтами и тросточками, однако товарищ Кашамов лишь хохотал в свое удовольствие. Он даже забыл на некоторое время о заложнике: проскок “Зарядья” очевидно был для него главным триумфом дня.
Следующая остановка, плавательный бассейн имени Владимира Ленина, появился в поле зрения. Большая группа пассажиров ждет там 116-й. Кашамов определенно не имеет никаких намерений подобрать их, скорость его возрастает. Я кричу: “Слушай, Кашамов, похоже на то, что ты сегодня попадешь в смирительную рубашку!”. Без раздумья он выплевывает всю имеющуюся слюну в окошечко своей перегородки. К счастью, не весь заряд этой слизистой секреции попадает в цель, только незначительное количество крохотных крошек, иначе заложник сам бы стал кандидатом для смирительной рубашки. Пока что я просто на грани безумия. “Слушай, подонок, — говорю я свистящим шепотом, — если ты не остановишься и не выпустишь меня отсюда, я тебе продырявлю затылок!”.