Бочка
Шрифт:
Сэр Мэтью Стейфорс шел за гробом, покусывая губы и глядя вокруг невнимательными глазами. Цифры появлялись перед ним повсюду.
На углу Норуич-авеню он споткнулся о тумбу, и в голове его возникло на одно мгновение: «Норсуэй, Литльлэйк, остроконечная скала, сорок семь шагов от Каменной дороги». Он вытащил записную книжку и, думая о другом, машинально записал адрес.
К нему подбежал расторопный служитель.
— Может быть, вам угодно в карету, сэр?
В то же время из-за угла Норуич-авеню, беззаботно размахивая палкой, вышел джентльмен в проломленном цилиндре. Левая сторона его лица была
Дроги докатились до кладбища. Сторожа сняли гроб, донесли его до могилы и на полотенцах опустили вниз. Сэр Мэтью и джентльмен с одной бакенбардой остановились у свежей могилы неподвижно.
— Джентльмены, — начал дрожащим голосом джентльмен с рыжей бакенбардой, хотя перед ним не было никого, кроме сэра Мэтью. — Я не знаю, как звали этого человека и что он делал, находясь в состоянии движения. Человек минус постоянное движение плюс бесконечность равен нулю. Он утверждает, что он мертв, — отлично! Значит, закон сохранения энергии еще раз доказал свою полную целесообразность. Прощай, будь счастлив, дорогой покойник! Ничего не произошло, и мне нет никакого дела, что этот человек умер. Но я считаю своим долгом выразить мое искреннее сожаление оставшимся еще почему-то в живых родственникам и друзьям покойного.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Стейфорс, задумчиво поглядев на джентльмена с рыжей бакенбардой.
И он с признательностью протянул ему руку.
Собственно говоря, то, о чем я пишу, будучи человеком с одной бакенбардой, вполне заслуживает того, чтобы я писал об этом, будучи человеком с двумя бакенбардами. Я пишу об относительности мирового движения и о последовательности беспричинных событий во времени. Все это в конце концов стоит одной оторванной бакенбарды конусообразного вида, острым концом вниз.
Я бы не стал и пытаться разрешить мои сомнения, если бы сегодня не исполнилось ровно шесть лет с того дня, как я лишился бакенбарды. Я утверждаю: каждый предмет любого формата, вида и состояния есть измерение объема его мирового места, который неизбежно связан со всеми другими предметами, занимающими определенное место в мире.
Поэтому отсутствие на моем лице одной рыжей бакенбарды есть факт огромной важности и почти космического значения. Рыжая бакенбарда английского джентльмена в оторванном состоянии нарушает мировой порядок. Констебль, оторвавший мою бакенбарду, стоял на Риджент-стрит — улицы, которая, в числе прочих, и до сих пор служит мне местом прогулок. Пиво, стакан, бочки и хозяин кабака в Питт-Роу в тот день, как обычно, были в полном моем распоряжении. Сидя за квадратным столом у окна, я размышлял об отсутствии пустоты в мировом пространстве. Напротив меня слева сидели двое джентльменов с одинаковыми лицами и в одинаковых цилиндрах.
Напротив меня справа сидел с газетой в руках толстый, как йоркширец, фабрикант, который, вероятно, и был йоркширцем.
Я наливал уже из третьей бутылки, как вдруг внезапно почувствовал подземный удар; на одно мгновенье под моими ногами, под кабаком, под улицей, под городом что-то переместилось. Лондон споткнулся, закачался из стороны в сторону и как будто подпрыгнул вверх.
Не прошло и минуты после этого, как фабрикант сказал, ни к кому, в сущности, не обращаясь:
— Дьяволы!
Помолчав с минуту, он снова повторил:
— Дьяволы!
— Хамы! — заорал он бешеным голосом, вскакивая и ударяя об стол обеими руками. — Эти мерзавцы лезут в парламент!
— Что вы изволили сказать, сэр? — спросил хозяин.
Я не успел еще допить свой стакан, как йоркширец разбил всю посуду на столе.
— Эти мерзавцы лезут в парламент, — повторил он с бешенством.
— Вы, конечно, говорите о лейбористах, сэр? — осведомился хозяин.
— Да! — подтвердил йоркширец с бешенством. — Дьяволы! Внесли билль. О новом представительстве. Долой! Билль! Билль! Бей!
— Да что вы, взбесились, что ли? — вскричал хозяин, но, увидев, что йоркширец ловко нацелился в него бутылкой, сел под прилавок и тоже закричал:
— Билль! Долой билль!
Двое джентльменов, сидевших в глубине кабака, поставили цилиндры на стол и в один голос повторили:
— Долой билль!
Спустя минуту йоркширец и двое джентльменов разбили всю посуду на столах и буфете, повалили стулья и, вылетев из кабака, с криком понеслись по лондонским улицам.
— Билль! Долой билль! Билль! Бей!
Я допил стакан и, ничего не уплатив за пиво, побежал за ними.
— Джентльмены! — кричал йоркширец, придерживая обеими руками живот и тряся жирными щеками. — Джентльмены! Лейбористы душат нас! Известно ли вам — черт возьми! — что они внесли в парламент новый билль? Долой билль!
Двадцать шесть лавочников и четырнадцать дам, согласно моему точному подсчету, через семнадцать минут присоединились к демонстрации. Констебли были подкуплены за те же семнадцать минут.
Мы пролетели одну, другую и третью улицу, джентльмены в цилиндрах с одинаковыми лицами увеличили толпу в четыре раза.
Йоркширец, взлетевший на чьи-то плечи, продолжал речь:
— Джентльмены! Идет зараза! Зараза, джентльмены! Лейбористы побеждают! Лезут в парламент! Пьют кровь! Бездельники! Мерзавцы! Джентльмены! Долой билль! Билль! Бей! Бей, джентльмены!
— Долой билль! — кричали цилиндры.
На углу Риджент-стрит стоял, как я об этом уже упоминал, констебль. Констебли, как я упоминал, были подкуплены. Поэтому, когда я проходил мимо него, он наступил мне на ногу. Пересекая под углом воображаемую воздушную плоскость, я выбросил руку вперед и ударил констебля в зубы.
Вечером того же дня, когда Рэджинальд Стейфорс был плотно закупорен в гроб, а гроб опущен в землю, трое сидели за круглым столом в трактире «Встреча друзей», Пэтерностер-Роу, 13. Каменные ступени вели вниз, к пыльным лаврам, которые росли в бочонках. Трактир был почти пуст. Между омарами, розовевшими под стеклянным колпаком, колбасами и ветчиною катался толстый и веселый трактирщик.