Бодался телёнок с дубом
Шрифт:
– Всё понимаю. Хорошо, два дня жду вашего звонка.
Ещё в "ЛитРоссии" лысого, изворотливого, бесстыдного и осмотрительного Поздняева пугаю такой же бумажкой - и ухожу.
Текут часы - и вдруг меня серое щемление охватывает изнутри: а не допустил ли я подлости? а не слишком ли резок я к Западу? а не выглядит это как сломленность, как подслуживание к нашим?..
Очень мерзко на душе. Вот самая страшная опасность: защем совести, измаранье своей чистой чести, - никакая угроза, никакая физическая гибель и в сравненье идти не могут. Хотя уверяют меня друзья, что ничего
Да его и нет. Лишил их Бог разума на их погибель, давно лишил (а всё не гибнут...). В международной политике они справляются неплохо - потому что Запад перед ними едва ли не на коленях, потому что все прогрессисты наперебой перед ними заискивают, - а вот во внутренней почти всегда наши выбирают худшее для себя решение изо всех возможных. При отсутствии свободных собеседников это не может быть иначе.
Отсылаю в "Ле Монд" заказное с обратным уведомлением. (Всё - кобелю под хвост, не отошлют.) А в "униту"? Говорят, Витторио Страда в Москве, на днях уезжает, коммунистический литературный критик, - вот его и попросим.
Но, по лагерной терминологии, Витторио Страда - небитый фрей, глупей бы не мог он выдумать: клочок письма не в карман положил, а - в чемодан, с пачками тяжёлого Самиздата. А на него, видно, стукнули, что многое везёт и осмелились проверить, да!
– где гордость "свободных независимых" коммунистов?
– протряхнули и ободрали как последнего буржуазного туриста. И что же в Италии? Написал в свою "Ринашиту"? Пожаловался в свой ЦК? Их ЦК опротестовал перед нашим? Да ничего подобного, смолчали, тут их независимость и кончается: ведь придут ко власти - сами будут делать так же.
А в Рождестве - нежная зелень, первые соловьи, перед утрами туман от Истьи. От рассвета до темени правится и печатается "Архипелаг", я еле управляюсь подавать листы, а тут ещё машинка каждый день портится, то сам её паяю, то вожу на починку. Самый страшный момент: с нами - единственный подлинник, с нами - все отпечатки "Архипелага". Нагрянь сейчас ГБ - и слитный стон, предсмертный шёпот миллионов, все невысказанные завещания погибших - всё в их руках, этого мне уже не восстановить, голова не сработает больше. Столько десятилетий им везло, каждый раз перед ними уходила вода из Сиваша - неужели попустит Бог и теперь? неужели совсем невозможна справедливость на русской земле?
Но - щебечут, заливаются разноголосые птички, квакают лягушки, всё крупнее листы на деревьях, всё гуще тень, - а людей нет, дачные соседи ещё не приехали, никакие шпионы не бродят, - да не знают они, да не видят нас, прохлопают!
Правда, слух дошёл, что ободрали В. Страду на таможне. Провал на границе - как будто страшная вещь для советского человека, - но я так обнаглел, что уже и не пугаюсь: я начинаю ощущать свою силу и взятую высоту. Да и письмишко невинное, да и в коммунистическую газету - чёрт с ним. Работаем дальше!! И вдруг - по дачному адресу, куда никакие письма не приходят - (всем запрещено писать, приезжать) - письмо из таможни: "в связи с возникшей необходимостью по касающемуся вас делу" меня приглашают на шереметьевскую таможню к какому то Жижину (Куда утекла русская нация! Знаем куда, всосалась в землю Архипелага. А на поверхность вот эти и всплыли какие-то Жижины, Чечевы, Шкаевы)
Так не безмятежное небо над нами - огромное зреймо КГБ - и мигнуло, как Голова из "Руслана": знай наших! поминай своих... Всё они видят, всё копошенье наше - и мы у них в руках. Оледенели. Но - спокойно! Взять себя в руки, подумать несколько часов. Без лагерной выучки ещё, пожалуй, и помчишься, свободный гражданин, по вызову таможни. А не пора бы - поставить их на место! А напишем так:
"Выраженной вами необходимости встретиться я не вижу. Как правило, у художественной литературы не бывает общих дел с таможней. Если, однако, для вас эта необходимость настоятельна - ваш представитель может посетить меня."
И - квартира Туркиных, в Москве, дата - на десять дней позже, чем они меня вызывают, и - три льготных часа, буду их ожидать.
Послано. Две рабочих недели продолжаем напропалую - держимся, никто не огрызнулся, никто не нагрянул. И вот моя работа кончена, ещё несколько дней работы на машинке. Еду в Москву. Сидим на квартире, час проходит - смеются родственники и ты поверил, что придут? нашёл дураков! Под окнами - сквер, я ухожу туда гулять с приятелем, а хозяина квартиры прошу если придут распахни вот это окно. Но заговорились, забыл я на окно оглядываться, и оттуда разбойничьи мне свистят на квартал. (Что подумали бедные таможенники - попали в засаду и со всеми документами.) Я быстро вернулся:
– Простите, заставил вас ждать.
Они - полны любезности, плащи сняли, ещё стоят - да напуганные, после такого свиста сейчас, гляди, их самих свяжут!
Майор, лет шестидесяти, с тонким пустым портфелем, и по виду, пожалуй, правда таможенник. Лейтенант молоденький - гебист безусловно.
Садимся, полчаса разговариваем - и никому ж не вдогляд, что рядом со мной на диване беспечно, открыто валяется только что мне привезенный мондадорьевский "Раковый корпус" контрабанда явная!
Молодой:
– Давайте дверь закроем, мы кому-то мешаем.
(А там за дверью моих двое молодчиков подслушивают.)
Я:
– Ну что вы, кому ж мы мешаем! Тут все свои.
Пожилой:
– Всё-таки бывают исключительные случаи, когда у таможни находятся общие дела с литературой.
Открывает свой тонкий портфель, оттуда достаёт тонкую папочку и с ехидной готовностью подаёт мне - моё "Изложение". Моё "Изложение", но первым же зырком ухватываю: машинка не моя, не из наших.
Я:
– По содержанию моё, оформление - не моё, а как это к вам попало?
– На границе задержали.
Я (очень укоризненно):
– На границе?!
– (Качаю головой) - Это ведь - для внутреннего употребления.
Он:
– Вот именно.
Пауза, в обоюдном сокрушении. Я ведь ничего не знаю, ни о Страде, ни о ком, нельзя сделать ошибочного движения, фигуру тронешь - ходи.
Тогда пожилой уже из кармана изящно украдчивым движением достаёт конверт и подаёт мне с превосходной любезностью.