Боец 5: Лихие 90-е
Шрифт:
Так. Обманчивая легкость сменилась стремительно подступавшей снизу тошнотой. И голова начала несильно, но настойчиво кружиться, и у меня хватило остатков соображения понять, что это само не прекратится, нужно принимать меры: горячий душ, потом теплая ванна, потом…
Рассуждения были прерваны Степанычем возникшим из кухни. Многоопытным взглядом он оценил мое состояние:
– Так… Самочувствие?
– Бывало лучше, – с трудом проговорил я, борясь с отвратительным чувством тошноты.
– Понятно. Ну, иди займись водными процедурами, потом чай будем пить. Заварю свежий.
– Степаныч, спасибо, – распухшим шершавым языком пробормотал я. – Ты настоящий наставник… Как отец родной…
– Ну, а то! – с хмурым юмором согласился он. – Мы в ответе за тех, кого воспитали… Давай иди, не то хуже станет. Тоже по молодости лет бывало, знаю.
– Ага, – с некоторым трудом я встал.
В храп из угла вплелись какие-то особенно страдальческие ноты.
– А это кто у нас?.. – я вгляделся, – а, Танк, что ли?!
– Ну, а кому еще быть. Давай, давай, иди, приходи в себя!..
– Уже иду. То есть бегу!..
Мне плохело с катастрофической скоростью. Головокружение превращалось в боль, стискивающую виски, а пищеварительная система энергично протестовала против присутствия в организме остаточных объемов спиртного…
Через минут десять я лежал в ванной, задернув целлулоидную занавеску, в восхитительно теплой, почти горячей воде, приладив душ так, чтобы его сильный упругий ливень лупил прямо мне в макушку. Ох, ребята, это кайф! Я прямо-таки физически ощущал, как вода вымывает из меня остатки этилового спирта, сивушных масел, чего там еще… Не знаю, сколько времени я так балдел, но вот в дверь забарабанили не по-детски, и умоляющий голос Танка возопил:
– Брат! Открой, а?! Не могу, извини!..
Кряхтя, я приподнялся, отомкнул щеколду:
– Цени акт милосердия!
Вряд ли мой друг мог сейчас оценить что-либо. Он ракетой пролетел к унитазу, склонился над ним, и…
– …извини, брат, – с трудом проговорил он минут через пять, – так припекло, мать его! Не донес бы.
– Ладно, что там, – лениво откликнулся я, лежа в ванной с закрытыми глазами. – Это ты извини, я побалдею еще малость, а уж потом ты заходи, ополоснись…
– Да не вопрос, брат!
И он поспешил удалиться.
Я еще повалялся, окончательно приходя в себя, потом тщательно, докрасна растерся махровым полотенцем, после чего уступил ванную Танку. Он справился с омовением гораздо быстрее меня, да и вообще похмелье перенес намного легче. Мы сидели в кухне, пили горячий крепкий чай, и я, хотя восстановился, чувствовал еще легкое головокружение и муть внутри, а Танку все было нипочем, он уже азартно лопал бутерброды, жизнерадостно ржал, а затем, как бы вспомнив что-то, обратился ко мне:
– Да! В Москву-то когда поедем?
Я чуть не поперхнулся чаем:
– В Москву? Мы с тобой? – я приподнял бровь, пытаясь припомнить разговор.
– Ну да! Да ты чо, забыл? Вчера же говорил!
– Хм, – я поставил чашку. – Не помню, хоть убей. Освежи воспоминания.
Танк загоготал:
– Не, ну ты даешь, брат!.. Ну еще мы сидели: я, ты, Юрка, еще кто-то, песню орали: «Белая ночь!..», вспомнил.
– Белая ночь?.. Шатунов что ли? – уточнил я, не назову себя фанатом «Ласкового мая».
– Не, как Шатунов! Белая ночь, опустилась как облако! Ветер гадает на юной листве!.. – заголосил Танк, быстро проникшись куплетом.
Мысленно ужаснувшись этой картине, я машинально пробормотал, ну а что песня действительно здоровская:
– Слышу знакомую речь, вижу облик твой… Нет! Не помню.
Танк заржал пуще прежнего. Даже Степаныч заухмылялся:
– Как в анекдоте, знаешь?.. Приходит мужик к врачу и говорит: «Вы знаете, у меня провалы в памяти». Ну доктор ему: «Ладно, будем разбираться. Давно это у вас?» Мужик глаза вылупил: «Что давно?» Врач: «Ну, провалы ваши». А тот: «Какие провалы?!»
Танк чуть не лопнул от смеха, настроение у него было великолепное. Да и я улыбнулся:
– Ну, до этого, надеюсь, не дойдет, но реально не помню… Слушай, – обратился я к Танку, – а ты, между нами говоря, с девчонками вчера того… вступил в интим?
– А то! – продолжал хохотать Танк. – Одной присунул так, что мама-не горюй! Пусть знает донских казаков.
Я напряг память изо всех сил, но то умильное переглядывание с симпатичной потаскушкой было последним рубежом, за которым наступила терра инкогнита.
– Слушайте, мужики. Я, конечно, дико извиняюсь, но я-то сам вчера не того? Никому ничего не присунул по бухому делу?
– А ты не помнишь?!
– Нет. Как шаром покати.
Ну, тут, конечно, снова адский ржач, после которого выяснилось, что вряд ли теперь я смогу восстановить события этих часов. Танк сам находился «на форсаже» и помнил происходящее сильно фрагментарно, а Степаныч с Ракитиным удалились совсем рано…
– Мы сюда пришли, дома ему не хотелось при жене… Так что уж извини, без твоего разрешения.
Я отмахнулся:
– Ну что ты, Степаныч! Какое разрешение?!
– Ну да. Конечное дело, бутылочку раздавили на двоих, но так аккуратно, без проблем. А потом…
Здесь вдруг Степаныч осекся и странно посмотрел на меня.
Я уловил неладное.
– Ты что, Степаныч?
– Да… Ладно! Все равно ведь узнаешь, лучше раньше, чем позже.
– Вот это верно. Степаныч, я тебя прошу, не тяни, говори, что там?!
– Ладно, – он решился.
Короче говоря, когда они с Ракитиным солидно выпивали и беседовали, вдруг раздался звонок в дверь, причем звонили так отчаянно, как будто Страшный Суд на носу. Степаныч, малость обомлев, ринулся открывать – оказалась Лида, такая взбудораженная, по глазам видно, что плакала, стала стремительно собирать свое барахло, а на изумленные вопросы сквозь зубы отвечала, что она все сделала, турнирные протоколы подписала, расчет за работу получила, и теперь мчится на вокзал, и первым же поездом – домой, в Ростов. Ошеломленный Степаныч упрашивал ее подождать, мол, вместе и поедем, но она огрызнулась: «Некогда!» – и кое-как побросав вещи в сумку, вылетела прочь.