Бог-Император Дюны
Шрифт:
— Здесь снова все превратится в пустыню, мой господин?
— Песок заполнит русла рек. Урожай погибнет. Деревья будут погребены под песчаными дюнами. Песчаная смерть будет распространяться до тех пор… до тех пор, пока на опустевшей земле не прозвучит тихий сигнал.
— Какой сигнал, мой господин?
— Сигнал начала нового цикла, прихода Делателя, приход Шаи-Хулуда.
— Это будете вы, мой господин?
— Да, Великий Червь Дюны снова поднимется из глубин. Эта страна снова станет владением Пряности
— Но что будет с людьми, мой господин? Что будет с людьми?
— Многие умрут. Сельскохозяйственные растения и вообще всякая растительность погибнут. Без питания падет и скот.
— И на этой земле настанет голод, мой господин?
— Недоедание и давно забытые болезни начнут поражать эту землю. Выживут самые крепкие… и самые жестокие.
— Но неужели это обязательно должно произойти, мой господин?
— Альтернатива еще хуже.
— Но что это за альтернатива, мой господин?
— Со временем ты узнаешь и это.
Идя сейчас рядом с Императором этим утренним паломничеством в Онн, Монео думал о том, что теперь-то он действительно знает об альтернативе, страшной альтернативе.
Как и большинство образованных жителей Империи, Монео знал, что твердые знания, которыми он обладает, находятся в Устном Предании, мифах и диких фантастических историях, которые рассказывали время от времени появляющиеся на отдельных планетах пророки, за которыми какое-то короткое время шли немногочисленные последователи.
Правда, сейчас Монео знал, чем занимаются Говорящие Рыбы.
Знал он также о злых людях, которые, сидя за обильной трапезой, наслаждались криками подвергаемых пыткам жертв.
Все это продолжалось до того, как Говорящие Рыбы не прекратили эти безобразия.
— Мне очень нравится, как твоя дочь следит за мной, — сказал Лето. — Она совершенно не догадывается, что мне все известно.
— Господин, я очень боюсь за нее. Она — моя кровь, моя…
— Моя тоже, Монео. Разве я не Атрейдес? Ты бы принес больше пользы, если бы боялся за себя.
Монео опасливо посмотрел на тело Бога-Императора. Признаки Червя надвигались все ближе и ближе. Монео оглянулся на кортеж. Он двигался в крутой ложбине, по коротким аркам, вырубленным в рукотворной скале, сложенной для защиты Сарьира от влаги.
— Сиона нисколько не задевает меня, Монео.
— Но она…
— Монео! Здесь, в одной из таинственных оболочек, хранится величайшая тайна жизни. Мне больше всего на свете хочется не потерять способность удивляться, удивляться новому.
— Господин, я…
— Новое! Разве это не блестящее, не чудесное слово?
— Да, если вы так считаете, господин.
Монео — это мое создание, я создал его, напомнил себе Лето.
— Нет такой цены, которой я бы не заплатил ради твоего дитя, Монео. Ты порицаешь ее товарищей, но среди них может найтись один, которого она полюбит.
Монео непроизвольно посмотрел на Айдахо, который маршировал впереди своей гвардии. Проницательным взглядом он ощупывал дорогу впереди себя. Ему не нравилось это место, со всех сторон ограниченное высокими стенами и откуда можно было в любой момент ждать нападения. Айдахо послал разведчиков в горы еще ночью, и Монео знал, что многие из них до сих пор находятся там, на вершинах. Но, кроме гор, было множество лощин и оврагов, спускавшихся к реке, на которые просто не хватало личного состава.
— Мы будем зависеть от фрименов, — уверено сказал Монео Айдахо.
— От фрименов? — переспросил Айдахо. Ему не нравились постоянные напоминания о Музее фримена.
— По крайней мере, они могут предупреждать нас о появлении чужаков.
— Ты видел их и просил об этом?
— Конечно.
Монео не осмелился поделиться с Айдахо своими мыслями о Сионе. Для этого найдется время и позже, но сейчас Бог-Император сказал очень тревожную вещь. Неужели у него изменились планы?
Монео снова обратил свое внимание на Бога-Императора и понизил голос:
— Полюбит своего товарища, мой господин? Но ведь вы говорили, что Дункан Айдахо…
— Я же сказал «полюбит». Речь идет не о селекции!
Монео задрожал, вспомнив, как происходило его скрещивание…
Нет, об этом лучше не вспоминать!
Тогда было и увлечение, и любовь… но это было позже, а в первые дни…
— Ты опять витаешь в облаках, Монео.
— Простите меня, мой господин, но когда вы говорите о любви…
— Ты полагаешь, что я не способен испытывать нежность?
— Дело не в этом, мой господин, но…
— Ты думаешь, что у меня нет памяти о любви и скрещивании? — Тележка угрожающе приблизилась к Монео заставив того отпрыгнуть в сторону. Мажордом был по-настоящему испуган горящим взглядом Лето.
— Господин, я прошу вас…
— Это тело действительно не может испытывать нежность, но вся моя память со мной!
Монео понял, что червь начинает доминировать в теле Бога-Императора, понимание его действий ускользало от Монео.
Надо мной нависла серьезная опасность, подумал он. Мы все находимся в опасности.
Монео прислушивался теперь к каждому звуку, к скрипу Императорской тележки, покашливаниям и голосам придворных, к шагам на дороге. От Бога-Императора потянуло корицей. Расщелина рукотворной скалы хранила утренний холод и была напитана речной влагой.
Неужели эта влажность дразнит червя в Императоре?
— Послушай меня, Монео, слушай меня так, словно от этого зависит твоя жизнь.