Бог исподволь: один из двенадцати
Шрифт:
– Ты нарушаешь правила, Луиджи, – инквизитор взглянул в лицо Геликоне. Стоя перед ним, плюгавый монашек казался немногим выше. – Правило первое – при допросе должен присутствовать писец, который внесёт в протокол мои показания. Правило второе – при допросе должен присутствовать врач…
– Правило третье, оно же первое и единственное, – прошипел тосканец, – для еретиков нет никаких правил!
Кулак дознавателя ударил Герхарда в скулу. Внутри черепа вспыхнула боль.
– И я ничего не говорил о допросе, – добавил Геликона, отворачиваясь и наклоняясь к очагу, – мы с тобой
В руках тосканца появился поданный монахом инструмент, и Герхард, наконец, смог его рассмотреть. Внутри всё перевернулось. Загадочным орудием оказался «дробитель» – хитроумное изобретение итальянских инквизиторов, поразительное по своей жестокости. Герхард видел такие вещицы в действии – похожий на капкан с мелкими зубьями, «дробитель» зажимал кисть или ступню осуждённого, а палач, медленно вращая винт, вкручивал его в плоть несчастного. Заострённый с одного конца винт разрывал кожу, сухожилия и мышцы, дробил кости, заставляя взрослых мужчин рыдать от боли и ужаса. Любая попытка высвободиться приводила лишь к тому, что периферийные зубцы ещё сильнее вгрызались в кожу, сдирая её и добираясь до мяса.
Геликона повернулся к монаху, поманив его пальцем. Тот приблизился и, крепко сжав левое запястье Герхарда, держал его, пока дознаватель снимал цепь с левой руки инквизитора. Пальцы у монаха были как тиски, ледяные и жёсткие. Но эта хватка показалась Герхарду нежным объятьем, когда на кисти защёлкнулись зубцы «дробителя».
Инквизитор дёрнулся, но железо тут же впилось в кожу. Правая рука оставалась прикрученной к подлокотнику проклятого «трона». Ноги, стянутые цепью, были относительно свободными, но много ли от этого толку, когда чуть не гвоздями прибит к куску дерева весом вдесятеро больше человека?..
Знаками Геликона показал монаху, что тот может идти, и приложил палец к губам. Монах молча кивнул и вышел, притворив за собой дверь. Тосканец дождался, пока звук шагов стихнет, и задвинул массивный засов на деревянной створке.
– Он всё видел, – сказал Герхард.
– Вот именно, – Геликона вдруг улыбнулся. – Так же, как десяток других братьев и стражей на вратах замка. Все видели, как я самолично доставил еретика в тюрьму и, жертвуя отдыхом и сном, приступил к допросу.
Герхард слушал с видимым небрежением, будто тосканец расписывал рецепт отменного блюда, а не местонахождение пленника.
– Брат Дамбьен, увы, нем и глух от рождения, – продолжал Геликона, – поэтому не беспокойся, что он сможет кому-то рассказать о том, что здесь видел.
– Мой крик привлечёт стражников, – заметил инквизитор, стараясь не шевелиться. «Дробитель» при малейшем движении нещадно рвал кожу на кисти.
– Глухота брата Дамбьена сослужит мне добрую службу ещё раз, – ухмыльнулся Геликона. Самодовольство на лице дознавателя могло означать лишь одно: именно Дамбьен, этот великан с бычьими мускулами, сторожит вход в тюрьму.
– А теперь мы с тобой потолкуем по-настоящему, – сказал тосканец и повернул винт.
Призвав на помощь всю свою выдержку, Герхард сумел подавить крик. Он сжал зубы так, что онемела челюсть, и заныло в висках.
И всё же ни адских клыков «дробителя», ни мучительно ноющей, истерзанной спины оказалось недостаточно, чтобы сломить инквизитора. Другая боль, которую ему ранее приходилось испытывать, была вдесятеро, в тысячу раз ужаснее этой. Видение вспыхнуло перед глазами, словно вызванное к жизни чудовищной пыткой – видение тех кошмарных минут, когда его тело сгорало изнутри посреди зелёного душного моря, когда грудь разрывало от чуждого воздуха, а крики жутких, обросших шерстью существ будто подбадривали этот сравнимый с казнью процесс.
Странные и страшные картины проблёскивали сквозь застлавшую глаза пелену – те картины, что всегда являлись ему в моменты самой жуткой боли, словно какой-то невидимый палач решал, что пытка недостаточна. Было ли это сном или грёзой подлинного Ада? Могло ли это происходить с ним когда-то – в позабытом прошлом, в далёких землях Индий или в ужасных влажных лесах страны безглазых людей, чьи руки растут прямо из глазниц? Бывал ли он там, созерцал ли это всё на самом деле? Он больше не искал ответов на эти вопросы, приняв видение как данность. Как неизбежные происки Дьявола.
Но как бы ни был Нечистый силён, его искусам можно противостоять.
Герхард уронил голову на грудь. Тосканец хмыкнул – не то разочарованно, не то довольно.
– Странно, Эгельгарт, – произнёс он, – ты казался мне куда более выносливым. Неужто плотская скверна так истощила тебя?
Инквизитор молчал. Упавшие на лицо волосы дали ему возможность незаметно наблюдать за тосканцем.
– Я хочу слышать твои ответы! – неожиданно взревел Геликона, – я буду говорить с тобой как мужчина с мужчиной!
– Тогда тебе придётся освободить меня, – негромко произнёс Герхард.
– Что ты там шепчешь, предатель?! – тосканец рванулся вперёд и, схватив инквизитора за ворот рубахи, рванул, – у тебя недостаёт сил глядеть мне в лицо? Смотри на меня, отступник!
Другой рукой дознаватель с силой повернул винт. Герхард медленно поднял голову. По вискам ползли ручейки холодного пота.
– Здесь всего один мужчина, Франческа, – проговорил инквизитор сквозь сжатые зубы.
И без того бледное, лицо Геликоны побелело. Пальцы сомкнулись на поворотной головке винта, заворачивая до упора, и Герхард на этот раз не смог сдержать крика. Проклятый дознаватель ухмылялся ему в лицо.
– Я даже не требую от тебя признаний, Эгельгарт, – сказал тосканец, – пока что не требую.
Герхард снова опустил голову. Поленья в очаге продолжали гореть, бросая отсветы в глаза сквозь спутанные волосы.
– А я бы мог кое в чём признаться, Луиджи, – инквизитор старался дышать ровно, – но для признания тебе понадобится кое-что посильнее этого итальянского извращения…
Геликона скрипнул зубами, его взгляд заметался по комнате.
– Возьмёшь ли ты в руку хоть один по-настоящему твёрдый предмет?.. – продолжал инквизитор негромко. Сердце норовило выскочить из груди. Он исподлобья следил, как наливаются кровью глаза дознавателя. Левая ладонь, пронзённая остриём винта, превратилась в сплошной очаг пылающей боли, и всё же сил оставалось ещё предостаточно. Но Геликоне об этом знать было необязательно.