«Бог, король и дамы!»
Шрифт:
— Сам шлюха и других заставляешь этим заниматься! — выкрикнул Водемон.
— И что? — не смутился паж. — Какое у тебя право попрекать меня этим? Ты даже заплатить не можешь… А эти… фрейлины… Ты что думаешь, их батюшки и матушки, дядюшки, тетушки, кузены и все прочие не знают, зачем они при дворе? И думаешь, ты их своим обаянием покоряешь? Или прыщами? Между нами, любовник ты тоже — так себе…
Водемон во второй раз открыл и закрыл рот.
— Твои кузены наверняка хорошо благодарят девочек за их услуги…
— Ты… — Водемон, наконец, обрел дар речи и постарался вернуть себе презрительный и важный тон. — Да что с тобой разговаривать, ты же кроме денег ничего не видишь! Ты не дворянин, а обычный парижский бродяга, который только и может, что торговать детьми…
— Что ты несешь? — недоуменно и даже с некоторой растерянностью проговорил шевалье Александр. — Это кем я торгую?
— Королевскими пажами, вот кем! — с ненавистью и презрением выкрикнул Водемон.
— Да они просто записки носят… что в этом такого?
— «Записки»… — ядовито повторил виконт. — Значит, это у тебя называется «носить записки»… То-то от записок графу де Буасе Мотвиль топиться хочет! А, впрочем, тебе этого не понять… По тебе давно палки плачут… Ну, чего встал?! Прочь с дороги!
Александр ошеломлено уставился вслед юному вельможе и попытался сообразить, о чем говорил виконт де Водемон. Прежде королевскому пажу и в голову не приходило, будто «золотой мальчик» мог что-то знать о процветающей в Париже торговле людьми. Но даже если его сиятельство что-то проведал, то почему он обвиняет в этом его? И при чем тут граф де Буасе? Его сиятельство не интересовался мальчишками — уж это королевский паж знал точно. И в записках графу речь шла о свидании с дамой… точнее о том, что свидания придется отложить. Александр недоуменно пожал плечами и вдруг понял. Понял и сорвался с места.
— Это правда? — шевалье де Бретей ворвался в комнату пажей и схватил юного Мотвиля за плечо. — Что ты и граф де Буасе…
Королевский паж промычал что-то невнятное и Александр сообразил, что мальчишка в стельку пьян. Еще трое пажей валялись неподалеку в обнимку с пустыми бутылками, в комнате витали винные пары, и потрясенный шевалье понял, что Водемон не солгал!..
По собственному опыту Александр знал, что после случившегося можно желать только одного — если не утопиться, то напиться. Правда, в те времена, когда Александр мечтал утопить свое горе в вине, у королевского пажа не было на это средств, когда же средства появились, то появилась и возможность отплатить обидчикам, так что нужда в забвении отпала сама собой. На какие же деньги мог напиваться нищий Мотвиль, шевалье де Бретей и вовсе не думал — юноша приказывал лакеям собирать несчастного, твердо решив взять пажа под свою опеку и покарать негодяя.
Какие бы картины грядущего благополучия не рисовала Смиральда перед Александром, реальность превзошла все обещания шлюхи. Александр смог не только избавиться от холода и голода, приодеться, купить коня, дом и слугу, но даже регулярно посылать немалые средства на содержание отца в монастыре, справедливо рассудив, что деньги нужны даже в святой обители, а состоятельного насельника монастыря никто не заставит мести келью или копаться в огороде, словно какого-нибудь крестьянина.
Лишь об одном Смиральда не предупредила Александра: о тоске, которая станет мучить шевалье из-за позорного ремесла — порядочные люди обходили королевского пажа стороной, а тех, кто обращался к нему за услугами, Александр презирал и ненавидел. Чувства эти были столь сильны, что мальчишка не желал придавать своему ремеслу ни малейшего оттенка благопристойности. Не принимал подарки — только деньги, всегда брал плату вперед, не без основания подозревая придворных в обмане, и вообще вел себя так, словно намеревался плюнуть негодяям в лицо.
Дамы и господа смутно ощущали презрение Александра, но это лишь сильнее разжигало их любопытство и желания. И если юный шевалье наивно надеялся грубостью и пренебрежением оттолкнуть надоедливых придворных, то этим надеждам не суждено было сбыться. В Лувре было достаточно сладкоголосых красавчиков-пажей с лютнями, но красавчиков грубых, способных самым сладким голосом распевать самые похабные песни, более не наблюдалось, и придворные, придя в восторг от подобной новизны, готовы были на все, лишь бы провести с наглым пажом пару часов наедине. Это не означало, что при дворе не было людей, именующих Александра продажной девкой, мерзавцем и стервецом, но обличать королевского любимчика придворные предпочитали втихомолку, ибо с людьми, посмевшими открыто задеть шевалье Александра, неизменно случались какие-нибудь неприятности: кавалер мог свалиться с лестницы и покалечиться из-за того, что какой-то слуга «по оплошности» разлил на ступенях масло, на даму, отправлявшуюся на аудиенцию к королеве-матери, могли «случайно» вылить содержимое ночного горшка, а временами обидчики попадали и в худшие переделки. Поговаривали, будто шевалье Александр свел знакомство с самыми опасными парижскими браво и, значит, обращаться с ним следовало как с тухлым яйцом — бережно и осторожно.
Об этом шевалье размышлял, подыскивая наилучший способ наказания графа де Буасе, но в конце концов понял, что прежние проделки не принесут желаемого результата и, значит, нужно избрать иной способ раз и навсегда отучить придворных от поиска турчат. Пока слуга снимал с лошади пьяного Мотвиля, пока раздевал мальчишку и укладывал спать, шевалье де Бретей решился на неслыханное дело и желал лишь посоветоваться со слугой, в котором обнаружил немало замечательных качеств, в частности — умение дать дельный совет.
Как и все, что делал или задумывал шевалье Александр, наем лакея был осуществлен молодым человеком совершенно нетрадиционным способом. Юный паж попросту выкупил проигравшегося солдата как раз в тот момент, когда разгневанные его попыткой удрать, шулера собирались столкнуть должника в Сену с камнем на шее. Александр полагал, что простофиля-провинциал сможет подогреть воду или подать рубашку не хуже пройдохи парижанина и оказался совершенно прав. Как и всякий солдат, Пьер неплохо готовил, знал толк в оружии и лошадях, умел обращаться с веником, тряпкой и иглой и вообще чудесно вести хозяйство. Последнее Александр обнаружил где-то через неделю после покупки. А еще Пьер не стоил шевалье ни одного денье, так как на просьбу слуги назначить ему жалование Александр наотрез отказался это делать и действительно никогда ничего не платил. Зато все деньги Александра очень быстро оказались в рачительных руках Пьера. Когда бывший солдат первый раз взял в руки две сотни ливров, у него появилось искушение сбежать, но слугу остановило то обстоятельство, что бежать было некуда. Родных Пьер отродясь не знал, жениться было поздно, да и не хотелось. В результате бывший солдат пришел к тому же выводу, что и многие люди до него — вознамерился бросить якорь в тихой гавани, пусть эта гавань временами и становилась жертвой штормов. Приняв решение, Пьер незаметно для самого себя привязался к странному мальчишке и потому едва не упал, когда королевский паж сообщил, что намерен драться на дуэли с графом де Буасе.
Непослушными руками Пьер нащупал табурет и сел. Попросил господина рассказать все подробнее. Задумался. Никогда прежде бедняга не чувствовал такого холода в груди и такого ужаса в душе. Ни тогда, когда обнаружил себя брошенным под горой трупов на поле боя. Ни тогда, когда поддавшись странному наваждению проиграл куртку, рубаху, штаны и, наконец, самого себя. Ни даже тогда, когда его собирались топить. Как человек, довольно часто появлявшийся вместе с господином в Лувре, Пьер был осведомлен о грозной репутации графа де Буасе, и потому не мог назвать дуэль с его сиятельством иначе, чем безумием.