Бог ненавидит нас всех
Шрифт:
— Дядя Марвин! — приветственно говорю я.
В ответ дядя Марвин бурчит что-то нечленораздельное, впрочем отчетливо давая мне понять, что я — форменный идиот. Я и не думаю обижаться: порой наши с ним разговоры и ограничиваются этим кратким обменом приветствиями. Несколько секунд он наблюдает за тем, как я выбиваю сигарету из пачки, а затем достает из кармана пиджака самокрутку и плоскую книжку спичек. Спичку он умудряется взять как-то хитро — так, что, едва чиркнув ею, надежно прячет огонек от холодного ветра в сложенных лодочкой ладонях. Эффектный трюк, ничего не скажешь. Он начинает пыхтеть, раскуривая свою самокрутку, а я тем временем дважды чиркаю колесиком «Зиппо» по штанине — это, конечно, не единственный навык, который я приобрел за недолгое время пребывания в стенах колледжа, но определенно самый полезный. Я закуриваю «Кэмел»
— Что-то пахнет не так, как обычная сигарета, — констатирую я.
— Вы, молокососы гребаные, даже хорошую траву унюхать не можете, хоть ее под нос вам суй.
— Да ладно тебе, курил я твою марихуану, бывало дело, — возражаю я, мысленно ужасаясь, что могу показаться менее крутым, чем какой-то старый пердун с отстреленными яйцами, к тому же одетый, как Серпико [3] .
— А вот моя племянница ни хрена никогда не курила, уверен.
— А я думал, нам полагается «просто сказать нет» [4] .
3
Серпико — герой выпущенного в 1973 г. одноименного фильма Сидни Люмета о полицейском из Нью-Йорка, взбунтовавшемся против коррумпированности правоохранительных органов; в главной роли Аль Пачино.
4
Just Say No («Просто скажи нет») — лозунг кампании по борьбе с наркотиками, проводившейся в 1980-е гг. под патронажем Нэнси Рейган.
— Нет, молодежь, подобных советов вы никогда от меня не услышите, — говорит он, выдыхая дым сквозь плотно сжатые зубы.
Дядя Марвин предлагает мне затянуться, но я отказываюсь.
— У меня пока вроде как другая фаза, — поясняю. — Ну, там, сигареты, виски…
— Лови момент, скоро вообще ни хрена не останется.
Обычно наши разговоры с дядей Марвином особо не затягиваются — любых политесов он терпеть не может. Впрочем, сегодня я не горю желанием возвращаться обратно к столу, так что пытаюсь поддержать беседу.
— Спасибо за совет, — говорю. — Да, кстати, я тут вроде в город перебираться надумал.
— В город? — прищурившись, переспрашивает он. — Все, кого ни спросишь, оттуда бегут. Нью-Йорк — это настоящая выгребная яма.
— Ну что ж, тем легче мне там будет хату надыбать.
— Очень смешно, — говорит дядя Марвин без тени улыбки на лице.
Пара минут проходит в молчании, из чего я делаю осторожный вывод, что разговор, наверное, окончен.
— Как всегда, премного благодарен за милую беседу и остроумнейшие шутки, — говорю я, бросаю окурок на землю и затаптываю его носком ботинка. — Пойду-ка я обратно, пока мой папаша к твоей племяннице клинья подбивать не начал.
— Подожди-ка минуту… Поедешь в город — привезешь мне чуток этого… — Дядя Марвин выразительно поднимает зажатый в кулаке косяк.
— Дядя Марвин, ты же знаешь, я бы с удовольствием… Но я ведь и понятия не имею, где и куда…
— Я тебя на своего парня наведу. Вот держи… — Из кармана пиджака он извлекает рулон свернутых банкнот, отслюнявливает от него шесть двадцаток и всовывает их мне в ладонь. — Этого хватит на четверть.
— Четверть чего?
— Четверть унции. И смотри, чтобы он не втюхал тебе семян или стеблей. Мне такие довески на хрен не нужны.
Говоря начистоту, я по уши рад хоть как отвлечься от опостылевшего мороженого.
На следующее утро я встаю пораньше и затемно — пока родители не проснулись и не начали задавать лишних вопросов — потихоньку выскальзываю из дому. Пятнадцатиминутная прогулка — и вот я уже в вагоне лонг-айлендской электрички, направляющейся в Нью-Йорк. Все это дело изрядно напоминает мне поездку в скотовозке. Я пробираюсь на свободное место, по соседству с каким-то мудаком в костюме с галстуком. Мудак не замечает меня и увлеченно листает «Джорнал». Мягко покачиваясь, вагон проносит нас мимо бесконечных и одинаковых как две капли воды рядов загородных домиков рабочего класса. Я задумываюсь над тем, не является ли словосочетание «рабочий класс» оксюмороном, но отвлекаюсь от этих размышлений, когда по проходу величественно проплывает ледяная на вид блондинка в строгой офисной юбке. За время, проведенное с Дафной, я, среди прочего, успел убедиться в том, что никак не фетишист. Но тем не менее в сочетании капроновых чулок и кроссовок есть что-то такое, что заводит меня не на шутку. Следующие полчаса я размышляю над тем, нет ли в пригородных поездах какого-нибудь эквивалента самолетного майл-хая — неформального клуба тех, кто имел удовольствие потрахаться на борту летящего самолета. Наконец, электричка прибывает на вокзал, скот встает с мест и начинает пробираться к выходу, движимый инстинктом и кофеином. Я дрейфую вместе с массами, и вскоре поток выносит меня на Седьмую авеню.
«Контактное лицо» дяди Марвина обитает где-то в Алфавитвилле, на Манхэттене. Добираться туда ой как непросто. Нет, легче всего, конечно, было бы поймать такси, но я все-таки лелею надежду, что день, проведенный в роли наркокурьера, закончится для меня хотя бы с минимальной прибылью. В общем, хорошенько поломав голову над схемой метро, я пилю целый квартал на восток, выкладываю пару баксов за два жетона метро и сажусь на поезд, идущий по линии «Ф» в направлении Второй авеню. Какой-то немолодой алкоголик с седыми волосами, выбивающимися из-под лыжной шапочки, пробирается по вагону, держа в трясущейся руке пластиковый стаканчик. Всякий раз, когда кто-то из стоящих пассажиров бросает в стаканчик монету-другую, старик обещает жертвователю божью благодать и бесчисленные блага, которые, по всей видимости, должны свалиться на того откуда-то свыше. Меня так и подмывает прижать этого парня к стенке, тряхануть раз-другой для порядка и хорошенько потолковать насчет того, какой, интересно, бог, по его мнению, станет прислушиваться к его молитвам. Ответ на свой вопрос, по крайней мере частичный, я получаю буквально через минуту, когда на следующей станции в вагон с противоположного конца входит второй нищий, начинающий столь же усердно просить подаяние. Ручеек милостыни мгновенно иссякает. Ощущение такое, будто столь высокая концентрация полной безнадеги в ограниченном пространстве вагона парализует в людях всякий порыв проявить милосердие. В общем, если бог и помнит об этих двух пропащих душах, если эта встреча произошла не просто так, по стечению обстоятельств, а по какой-то высшей воле, то, должен заметить, у этого бога весьма странное чувство юмора.
Я выныриваю из метро на Хьюстон-стрит и всячески пытаюсь подражать прохожим, имитируя стремительную и сосредоточенную нью-йоркскую походку. Почему-то мне не хочется выглядеть здесь туристом, да и вообще чужаком. Я сворачиваю налево («на север», мысленно поправляю себя), на авеню А, и прохожу через Томпкинс-Сквер. Свеженькие пластмассовые заборчики перекрывают проход к зеленым газонам не только для прохожих, но и для тех, кто живет вот в этих самых, выходящих прямо окнами на газоны, домах. Впечатление такое, что попал не столько в парк, сколько в музей — мемориальный музей в память об исчезнувшем публичном пространстве. «Верите или нет, — мысленно изображаю я экскурсовода, — но когда-то детям разрешали свободно бегать и играть вот на этих самых лужайках».
В дальнем конце парка я вижу компанию мающихся от безделья скинхедов. Я внутренне напрягаюсь и непроизвольно ускоряю шаг. У одного из парней прямо на лбу вытатуирована свастика. Да, фриц, удачи тебе с поиском работы. Я стараюсь не смотреть в их сторону, прекрасно понимая, что они как раз в эти секунды разглядывают меня с ног до головы. Мое сердце бьется вдвое чаще обычного, но, судя по всему, экзамен на белизну кожи я сдал, и никто ко мне не заводится. Не знаю уж, имеет ли теория дядюшки Марвина об исходе из Нью-Йорка хоть какие-то реальные основания, но теперь я начинаю видеть в его словах, как минимум, некое рациональное зерно. Общая атмосфера в городе может быть коротко описана как уныние и безнадега. Оживляет эту унылую картину проходящее по ней пунктиром чувство страха.
Миновав еще один квартал, я попадаю в Пуэрто-Рико. По крайней мере, я готов в это поверить, поскольку не вижу вокруг ни единой англоязычной надписи или вывески. Наконец я оказываюсь перед тем домом, адрес которого продиктовал мне дядя Марвин: это пятиэтажное здание, к которому пристроено помещение ночного клуба. Окна увеселительного заведения наглухо заколочены, и у меня возникает полная уверенность в том, что если оно когда-нибудь вновь и откроется, будет это очень не скоро. Не теряя времени, нажимаю на домофоне кнопку с надписью «квартира 4Д».