Богадельня
Шрифт:
Надо спешить.
XXXI
Церковь Фомы-и-Андрея на площади Трех Гульденов – застывший полет сокола. С руки, благоразумно одетой в перчатку булыжника, – в небо. Золоченое кольцо на куполе – птичий глаз ищет добычу. Серая, увенчанная шпилем громада ратуши напротив выгодно оттеняла райскую красоту церкви: тело и душа, земное и вышнее. Бренное «здесь» и вечное «там». Это отмечали все гости Хенинга, посетив знаменитую площадь, где однажды сам Альбрехт Кроткий ударил о брусчатку тремя золотыми, завершая согласно традиции открытие новой ратуши.
У
Нищие пахли грязью и застарелой тоской.
– Ты все запомнил? – в сотый раз спросил Слепой Герольд. Искренне надеясь, что его запах – иной. Сегодня это понадобится. Утром он долго плескался у лохани с ледяной водой, втайне радуясь холоду: это очищало голову от страха. Вонь нищеты, пропитав насквозь жалкое существованье слепца, должна уйти. Хоть на день. Хоть на час. Можно стоять у ограды, можно даже торчать на паперти (оттуда Ламберту хорошо видны подъезды к ратуше), но нельзя клянчить грошик. Нынешний день – не для просьб. Не для жалоб. Нынешний день – для судьбы. Конечно, лучше ждать прямо у ратуши – но там стража, готовясь к встрече Рейвишского юстициария, прогнала бы сразу.
Губы высохли. Надо перестать их облизывать. Это стыдно.
Надо, но не получается.
– Я запомнил, учитель, – тихо ответил Ламберт. Волнение слепца передалось юноше: голос поводыря, обычно ровный, слегка дрожал. Слепой Герольд не стал посвящать юношу в свой замысел, надеясь, что в случае провала головорезы братьев Втыков пощадят Ламберта, но чуткий к настроению учителя поводырь ощущал: творится необычное. Юноша никак не мог избавиться от иллюзии, что под черной повязкой слепца объявились глаза. Которые все видят. Вот и сейчас: учитель привстал на цыпочки, повернул странное, молодое, живое лицо к ратуше…
Словно бросал тьму незрячести через площадь с приказом любой ценой принести ответ.
– Повтори!
– Да, учитель. Я должен подойти к Рейвишскому юстициарию, рыцарю Эгмонту Дегю, и сказать…
Слепец перестал слушать. Конечно, мальчик все прекрасно запомнил. С его-то памятью! Главное в другом: он должен говорить быстро, чтобы не успели перебить, прогнать, но при этом сохранять достоинство, чтобы его попросту не отшвырнули пинком. Успеть сказать, чтобы услышали, но сказать так, чтоб услышали. Сложная задача. Ламберт слишком юн, слишком неопытен…
Мальчик справится.
Обязательно.
– …как мне узнать его?
– Кого? – Слепой Герольд вынырнул из тревожных дум.
– Эгмонта Дегю.
– Он будет в белой сорочке. Он всегда ездит… Раньше он всегда ездил так, строго блюдя орденский устав Колесованной Рыбы. На правом плече…
Слепец замолчал. Улыбнулся:
– Не слушай меня, Ламберт. Это все глупости. Они будут верхом. Просто приглядись, кто как сидит в седле, и ты сразу узнаешь Эгмонта Дегю. Даже если он не станет ехать первым.
Вчера утром Слепой Герольд решился зайти к мейстеру Филиппу ван Асхе. Хенингский Душегуб прежде часто обращался к слепцу, тогда еще зрячему, с просьбой подробно истолковать чей-то герб (особенно новый!) или составить перечень родовых признаков после третьего Обряда в семье. Хорошо платил. Иногда любил поговорить о пустяках, за бокалом кларета. С большим знанием дела обсуждал решения
Мейстера Филиппа не оказалось дома.
«Ушли они…» – пробасил Птица Рох, известный слепцу по былым временам. Спрашивать: «Куда? Надолго ли?» – не имело смысла. Слуга уже захлопнул дверь. В итоге остался единственный, самый опасный способ. Слепец очень надеялся, что люди братьев Втыков не следили за ним, а если и следили, то восприняли приход к Душегубу как попытку нищего калеки выклянчить милостыню у старого знакомого. Мало ли, что за тайный «Droit de recherche» Втыки расплатились более чем щедро?! – нищета склонна к жадности.
Слепец очень надеялся, что возможные соглядатаи думают именно так. Главное – дойти. Успеть сказать. Он долго искал нужные слова. Драгоценные слова, способные привлечь внимание сразу. Кажется, нашел.
– Едут! Учитель, они едут!..
– Пора!
У щеки лязгнуло: оружье, предписанное обоим, Ламберт прислонил к ограде. И только когда поводырь зашагал через площадь к ратуше, слепец понял: насколько он привык к вечному присутствию юноши рядом. К дыханию. К голосу. К вопросам.
Бесконечное терпение.
Тихое счастье.
Сейчас все это шло через площадь, оставив слепца за спиной.
«Если ничего не выйдет, – подумал Слепой Герольд, – я повешусь». Он знал, что лжет. Ему никогда не свести счеты с жизнью. Не потому, что смертный грех. Просто Ламберт…
XXXII
Эгмонт Дегю, бывший гюрвенал юного наследника, а в последние двенадцать лет – юстициарий графства Рейвиш, пребывал в рассеянности. Это сделалось его обычным состоянием: мягкий, теплый, уютный кокон, вовсе не мешающий исполнению обязанностей. Таковых, в благодарность за опеку, Жерар-Хаген Молниеносный доверил своему maistre de corteisie множество: представлять особу сюзерена в суде, следить за поступлением доходов, а также участвовать в обсуждении дел и давать советы. Дважды Эгмонт сражался бок о бок с воспитанником: при усмирении мятежа в баронстве ле Шэн и в пограничной стычке с наемниками из Майнца. Собственных сыновей рыцарь не любил так, как молодого графа, но и любовь, окутанная рассеянностью, все реже заставляла сердце биться взахлеб, как в давние годы. Жизнь превращалась в привычку. Как давно стал привычным орденский наряд: «осиные», полосатые штаны и белизна сорочки с закатанными до локтей рукавами.
Сейчас господин юстициарий подпишет две-три грамоты, и можно будет уезжать.
Завтра или послезавтра он покинет Хенинг.
Кто-то тронул стремя: скромно, просительно, но в то же время с редким достоинством. Рыцарь опустил взгляд. Бедно одетый юноша смотрел на Эгмонта, ехавшего первым, снизу вверх. К юноше уже бежала стража: обманутые спокойной походкой наглеца, стражники промедлили, опоздав задержать прежде, чем юноша приблизится к Рейвишскому юстициарию.
– Молю простить вынужденную дерзость. – Голубые глаза юноши смотрели ясно, не моргая. – Мой учитель велел передать: у него есть важные сведенья, касающиеся герба цу Рейвиш. Речь идет о пурпурном пеликане под сенью шатра…