Богадельня

Олди Генри Лайон

– Ты сможешь приходить сюда, когда захочешь.

– А можно?..

– Можно.

Жизнь улыбалась Виту такой широкой и доброй улыбкой, о которой и не мечталось. Жить в настоящих хоромах! как благородный господин! у него будут – подумать только! – свои слуги! Делать теперь совсем ничего не надо, а еду станут подавать с поклоном: сплошные медовые пряники на серебряных тарелях! А он-то, дурень, полагал, будто лучше Дна ничего не бывает. Оказывается, бывает! еще как! А Душегуб совсем не страшный: добрый, ласковый. Вылечит их с Матильдой… у себя навеки поселит!.. Матильду за Лобаша выдадим, Лобаш тоже в хоромах заживет припеваючи…

Филипп ван Асхе тем временем разделял (…жухлые листья на осине: дрожь Иуд ноября…) недавние опасения цистерцианца. Слишком легко, слишком удачно все складывается! Дети отыскались за один день, мальчишка сразу согласился; с девицей, похоже, сложностей не предвидится – братья Втыки в свое время сами обращались… И бывший однокашник по Саламанке объявился рядом, нужный разговор завел: Мануэлито готов, он на пороге… Все было слишком хорошо, рождая смутную тревогу.

Чутье редко подводило мейстера Филиппа.

Их встретили в переулке Тертых Калачей: сюда, как нарочно, не выходило ни одно окно.

XXXIX

Беньямина Хукса не было среди людей, преградивших путь Душегубу. Там его присутствие сочли бы лишним: голова-то у несостоявшегося нотариуса на месте, и еще какая голова! – всем бы такую круглую! – зато кулаки подкачали. Но зачем умному человеку кулаки? Неужто дураков на белом свете мало? С дураками, как и следовало ожидать, все оказалось в полном порядке. Ибо тех, кого привел Хукс в переулок, язык не повернулся бы назвать, к примеру, «умниками». Впрочем, звать их вслух дураками тоже рискованно: юшку пустят! Только это и умеют – а большего не требуется.

…День вчера выдался хлопотный: хуже некуда! Вначале прибежал Кудлатый Ерш: дескать, чужой мужик отирается на Дне, интересуясь Глазуньей. Вроде бы даже про мальчишку спрашивал. Дело явственно запахло жареным, но Крючок обождал с трезвоном. Велел Кудлатому проследить за любопытствующим.

Кто такой, зачем тину баламутит, и вообще…

Тут Матильду вызвали к братьям Втыкам: пророчить. Пришлось сопровождать. Бредни Глазуньи зачастую оказывались смутными; без толкований Крючка, успевшего поднатореть в этом деле, не обойтись. Однако с самого начала заладилось скверно: юная пророчица насиловала себя, дрожа как в лихорадке, слова визгливыми нетопырями срывались с губ, а потом глаза ее закатились, и девица без чувств упала в кресло. Вечером же, когда Матильду под руки вернули домой и Кудлатый сунулся к Хуксу с докладом – дар Глазуньи вдруг прорвался наружу.

Светопреставление закончилось пожаром.

В укрощении огня Крючок участия благоразумно не принимал. И потому сразу заприметил Птицу Рох, слугу хенингского Душегуба, – детина таскал ведра с водой вместе со всеми. Крючка будто осенило! Вот кто разыскивал Матильду! И для кого старался – тоже ясно. Верный хозяину до гробовой доски, Птица ничьих других поручений выполнять не стал бы.

Дело принимало странный оборот. Больше года назад братья Втыки, прекрасно осведомленные о происхождении Матильды Швебиш, подали мейстеру Филиппу тайное прошение на Обряд. Нюх подсказывал: иначе девка скоро скиснет. Несмотря на снадобья фратера Августина. Уйдет в мир грез, где будущее сплетается с прошлым, а настоящего не существует вовсе – и конец живому талисману. Станет ходить под себя, счастливо улыбаясь. Если же что-то и способно помочь, так это Обряд. Никто не мог знать этого точно, про Обряд ходило много слухов, зачастую весьма противоречивых, – но попытаться стоило.

Прошение составлял Крючок. Он же и отнес его по адресу.

Как ни странно, Душегуб прошение принял. Долго молчал. Наконец сухо сообщил: надо обратиться в Совет Гильдии. Крючку было предложено явиться через месяц. Беньямин Хукс подозревал, каким окажется ответ. Еще служа в магистрате, знал, что случается, когда дело начинают откладывать.

Он не ошибся.

Гильдия в Обряде отказала.

Причиной отказа мейстер Филипп назвал следующее: Матильда Швебиш во время Обряда умрет или окончательно свихнется. Беньямин Хукс притворился, будто верит. Он догадывался, откуда ноги растут. Да, Матильда – из известной семьи, где цепочка Обрядов насчитывала больше десятка звеньев. Все ее предки отлично переносили Обряд. Девчонке просто не повезло. Останься она в Гаммельне, прежней Матильдой Швебиш, выживи в чумном аду – и Обряд был бы проведен в срок. Без малейшего противодействия со стороны Гильдии. Но кто такая хенингская Глазунья? Полоумная бродяжка. Околачивается в компании подонков, пристает к прохожим со всякими глупостями. В почете у Донных заправил. И вот этой толстой замарашке без роду-племени Гильдия дала согласие, а моему сыну, наследнику потомственного астролога (хироманта, целителя…), отказала?! Мальчик сходит с ума у меня на глазах, и я бессилен ему помочь?!! Значит, кто-то просто заплатил Гильдии больше меня! Заплатил, договорился, пригрозил – но добился своего!

Оскорбленный в лучших чувствах, отчаявшийся родитель подымет шум.

А Гильдии ни в коем случае нельзя выглядеть пристрастной.

Конечно, Обряд можно сохранить в тайне. Но тайны имеют свойство выплывать наружу в самый неподходящий момент. Рано или поздно Глазуньей, войди она в полную силу, заинтересуются. Начнут копать. Тогда уже никакие доказательства принадлежности к семье Швебиш слушать не станут. Люди, особенно в праведном гневе, слышат только то, что хотят слышать.

Братья Втыки сокрушенно вздохнули и смирились.

И вот теперь Филипп ван Асхе присылает слугу разузнать: где обитает Матильда? Что ты задумал, хенингский Душегуб? Что у тебя на уме?

Когда наутро мейстер Филипп объявился на Дне собственной персоной, Крючок заторопился. Оставил Кудлатого приглядывать за Душегубом, а сам бросил проклятый меч, с которым особо не побегаешь, и, рискуя нарваться на плети и штраф, что есть духу припустил к братьям Втыкам.

Беньямин Хукс был очень доволен самим собой.

XL

На Дне это называлось: «застолбить невод».

По обе стороны переулка, спинами грея щербатый камень стен, сидела дюжина нищих. Лохмотья, колтуны волос, какие-то жуткие опорки вместо обуви. Дубины, предписанные сословными грамотками, валялись суковатой грудой. Все обычней обычного, кроме рож.

Сытые.

Румяные.

И в глазах вместо вечного укора – хищный вопрос.

Шагах в трех за нищими толпились случайные зеваки. Трое играли в новомодную франкскую игру – «карты» – прямо на мостовой; прочие давали советы. Игра выходила хитрая, советов требовалось много. Зевак тоже выходило немало. Вит с удивлением приметил меж ними Дублона. Мазнув по приятелю ответным взглядом, Дублон, извиняясь, дернул плечом. За что просит прощения красавчик, Вит не понял.

Зато понял мейстер Филипп.

Когда он обогнал спутников, выходя вперед, Вита пробил озноб: улыбка, выбранная Душегубом для этого случая, напоминала ушат ключевой воды, вылитый исподтишка на голову. Наверное, «невод» тоже почувствовал неладное: нищие подобрались, словно ловчие псы на сворке, зеваки прикусили языки, а игроки напряглись больше нужного. Мейстер Филипп замедлил шаги… остановился. Плотней закутался в бордовый плащ. Нахохлился: грач над камешком, похожим на зерно.

Он всегда уважал братьев Втыков за редкое умение спешить не торопясь.