Богадельня
Шрифт:
– Вполне, – Филипп ван Асхе тоже перестал улыбаться.
Большой Втык с хрустом разогнул затекшие ноги. В упор посмотрел на Душегуба.
– И все же позволю себе внести дополнительную ясность. Со времени вашего исчезновения – заметим, весьма странного! – нас стали преследовать мелкие, но досадные недоразумения. Коих не происходило, пока девица была при нас. Мы с братом люди терпеливые. И не очень суеверные. Но всякому терпению есть предел. В противном случае недоразумения начнут происходить с неким господином, легкомысленно отнесшимся к обещаниям. Очень досадные недоразумения. И не столь уж мелкие, надо сказать. Причем оному господину и жаловаться-то будет не на кого, ибо его самого никто и пальцем не тронет.
– Вы
– А разве кто-нибудь собирается вам в этом мешать? – искренне удивился Большой. – Вы сможете навещать ее в любое удобное для вас время.
– В таком случае я не вижу никаких причин для досадных недоразумений между нами. – Мейстер Филипп счел возможным вернуть на лицо улыбку. – Дня через три-четыре…
– Завтра утром.
Это было даже не требование. Это было утверждение.
Незыблемое и непререкаемое, как гранитная скала.
– Утром девица должна быть у нас. Надеемся на вашу рассудительность, мейстер Филипп. Иначе с завтрашнего дня начнутся напоминания. Весьма и весьма настоятельные.
Лапы братьев сжались, комкая олово кубков.
Вино на полу пахло корицей и имбирем.
LXXX
В келье царили сумрак и разлад души.
Слабый огонек лампады едва теплился, задушенно мерцая в углу. Сейчас фратер Августин чувствовал себя таким же лепестком пламени, готовым погаснуть в любую секунду. Он знал, что в состоянии уйти. Когда угодно. Открыть дверь и шагнуть в портал. Покинуть одну обитель, чтобы оказаться в другой: море, чайки… библиотека… книги поверх налойного стольца… поющая в сердце мелодия праязыка…
«А кармелит мерзнет в будке привратника. Наедине с холодом, гордыней и грызущим плоть червем. Устав предписывает обязательность труда… Вот он и трудится. Если бы не Обряд, он наверняка прорвался бы в Гильдию. Стал бы Душегубом. Он хочет, но не станет; я не хочу, но… Быть не ведомым, а водителем. Вести… направлять. А я?! Чего на самом деле хочу я?! Сдохнуть я хочу…»
Монах подошел к лампаде, заглянул внутрь. Масла еще вполне хватало, но на фитильке налипла гарь – оттого и мерцал охристый язычок, гоня по стенам суматоху теней. Цистерцианец взял лежавшие рядом бронзовые щипчики. Аккуратно, чтоб ненароком не потушить, очистил фитилек от нагара. Пламя облизнулось, вспыхнуло веселей, давая ровный, уверенный свет.
Болело сердце. Там тоже скопился нагар, требуя очищения. Каким образом? Это известно любому истинно верующему, даже мирянину. Фратер Августин привычно опустился на колени. Сложил руки перед грудью:
– Господи, на Тебя одного уповаю, к Тебе обращаю мольбы свои, к Тебе взываю: не оставь меня, недостойного, в трудную минуту, поддержи и укрепи, наставь на путь истинный! Слаб человек и грешен, и я не сильнее и не праведнее прочих – ведомо то Тебе…
С уст слетали правильные слова, превращаясь в фальшь, в ложь, в пустое сотрясение воздуха. Не было отклика в сердце. Не было отклика свыше. Медлило раскаяние. Опаздывало вдохновенье – песнь души, готовой устремиться к небесам. Совсем иначе цистерцианец молился в богадельне, когда молитва в базилике дарила чувство давно забытой, ничем не замутненной радости.
Не было даже покоя и умиротворения, бывало, нисходивших на него здесь, в обители, после вечерни.
Взамен пришел страх.
Что с ним творится? Отчего Всевышний отвернул лицо Свое? Ответ был. Страшный, но единственно возможный. Он недостоин. Его вера пошатнулась. То странное, чему нет названия на языках человеческих, что происходит внутри бедного инока, не оставляет места для веры. А пустоту исподволь занимает чужак – крепнет, растет, наливается силой…
Он меняется.
С того момента, как впервые сел за перевод «Directorium vitae humanae»
Нет.
Без разрешения босого кармелита – ни шагу за дверь.
Ты обещал.
Сон долго бежал монаха. Перед глазами бродили диковинные, размытые образы, слышались птичьи голоса… Потом словно что-то толкнуло изнутри. Цистерцианец ощутил, как ноги сами несут его к двери. «Слово! Я обещал!..» – безмолвно кричала некогда стальная воля, осыпаясь ржавой окалиной. Но этот немой крик ни на миг не задержал беглеца. Дверь распахнулась настежь. За ней пульсировал портал, и фратер Августин знал, куда ведет эта дорога.
Всего один шаг – и вот он уже переступает порог библиотеки в богадельне.
Оставленные на стольце манускрипты ждали его. Перо! чернильница! чистые листы пергамента! – рука с пером легко скользит над желтоватой хрупкостью страниц, шуршат перелистываемые фолианты, и слова, единственно верные, ровными рядами, как бойцы в строю, ложатся на лист, дабы быть запечатленными – навсегда, навеки! отныне и до скончания времен… Праязык, язык зверей и птиц, язык всего сущего, пел в сердце, рвался наружу, и фратер Августин внимал песне. Текст звучал внутри его на всех языках сразу, сливаясь в величии единства, и дух искренности снизошел на цистерцианца. Вдохновение, перед которым меркла возвышенная радость общения с Творцом, и тихий покой вечерней молитвы перед сном, и… Силы монаха удесятерились, он твердо знал, что непременно пройдет избранный путь до конца, сегодня и сейчас, в эту волшебную ночь знания и вдохновения…
А потом последний исписанный лист лег на стопку себе подобных. И оглядел новый Душегуб дело рук своих, и понял он, что это хорошо. Бывший монах улыбнулся самому себе загадочной улыбкой. Обессиленный, рухнул в ближайшее кресло. Веки смежились, и крепкий сон объял его…
Он снова видел Башню. Вавилонский Столп, о коем шла речь в Писании. Идеальное общество, где каждый знает свое место, где стражи бесстрашны и могущественны, но не способны поднять руку на сограждан. Защита и покровительство, стена вокруг мира благоденствия и счастья – вот кто они, охрана Столпа и часть Его. Где философы проницали далекие пределы Мироздания, заставляя мельчайшую пылинку служить на благо великой цели. Но, сильные духом и могучие в постиженье, они не кичились, теша гордыню. Отдавая знания на общее благо, в том видели они свое счастье и назначение. А огромная масса черни честно трудилась в поте лица, довольная участью, не ропща и не бунтуя. Ибо, способная пользоваться результатами труда, жила в достатке, несравнимом с достатком современных Августину крестьян и мастеровых.
Гармония и процветание, покой и сила. И множество светящихся изнутри детей, Божьих Младенчиков, как две капли воды похожих на девочку-статую из богадельни. Залог, опора великого Столпа, от земли до звезд, и дальше… выше…
Восторг переполнил сердце при виде этой чудесной и совершенной картины. Вовсе не смущало, что существа, построившие Столп, мало походили на людей. Нет, они также не являлись бесами – ибо бесы не способны к созиданию. Скорее обитатели Столпа напоминали человекоподобных муравьев или пчел… Ну конечно! Прошедшие Обряд! Стремительная угловатость движений, странная выворотность суставов рыцарей. Изуродованная плоть целителей, магов, ясновидцев, не мешавшая, а в чем-то способствовавшая величию разума… Мы идем тем же путем! Мы сумеем воздвигнуть новый Столп! Общество без войн, без болезней, без недовольных и униженных…