Богатые — такие разные.Том 2
Шрифт:
— Гм, — буркнула я.
— Как бы то пи было, я намерен провести решающий период до следующего июня, на Милк-стрит. Мы с Льюисом договорились, что лучше всего, если я предоставлю Корнелиусу несколько месяцев для того, чтобы он оправился от потрясения, вызванного судьбой Эмили, а тем временем Рузвельт даст нам, банкирам, несколько месяцев для того, чтобы мы поняли, куда двигаться дальше. Но нам с Льюисом предстоит кропотливая работа в Нью-Йорке, чтобы мы смогли публично отпраздновать в июне годовщину Гласса-Стигелла, а потом я возвращусь в Нью-Йорк, чтобы снова взять бразды правления в свои руки. Тем временем… — Он внезапно заспотыкался, как плохой патефон: — Я думал… может быть… за эти несколько месяцев… —
— Гм, — снова проронила я.
— Потом, — заговорил он опять, пропуская несколько слов, которые имелись в виду, — мы могли бы делить наше время между Англией и Америкой. Ты могла бы открыть отделение своей фирмы в Нью-Йорке. Это было бы превосходно и для мальчиков, и для нас… Господи Иисусе, Дайана, ради Бога, скажи же что-нибудь!
— Я слишком напугана, чтобы говорить. Продолжай.
— Ну что ж, я… — он подыскивал слова. — Может быть, нам не удалось хорошо понять друг друга в первый раз, но я знаю, что ты не можешь не чувствовать, что ты та единственная женщина, к которой я всегда хотел вернуться. Я хочу попытаться еще раз, Дайана. Я хочу принять тебя такой, какая ты есть, потому что знаю: в противоположность Эмили, ты сможешь принять меня таким, какой есть я. Я люблю тебя, Дайана, и сделаю все, чтобы нам было хорошо… Ты плачешь?
— Стив, мне так страшно снова ошибиться… во второй раз я не вынесу такого удара…
— Милая, обещаю тебе, это не повторится.
— Но я должна подумать — у тебя были долгие дни для того, чтобы обо всем подумать, а у меня всего несколько минут…
— Ну разумеется! — Он неловко поднялся, обошел стол и заключил меня в медвежьи объятия. — Когда я увижу тебя снова?
— В субботу. У меня будет сорок восемь часов на то, чтобы разобраться в своих опасениях.
— Здесь?
— Нет, в Норидже. Я встречу тебя на железнодорожной станции и отвезу в Мэллингхэм, чтобы показать тебе своих двойняшек.
Было уже два часа ночи. Бесцельно глядя в темноту, я призывала на помощь все свои аналитические способности, полная решимости оценить ситуацию логически. И понимала лишь, что я простая женщина, с широким носом и толстыми губами, на которую претендовал преуспевающий в сексе американец шести футов и двух дюймов роста, и логика моя отказывалась мне служить.
Я со вздохом поднялась с кровати и пошла вниз, чтобы налить себе чашку чая. Уставившись на закипевший чайник, я твердила себе, что мне действительно следует быть разумной. Я была уже старой тридцатидвухлетней лошадью, а вовсе не жизнерадостной семнадцатилетней девчонкой. Этот человек очень много пил. У нас было мало общего, кроме разве что мира бизнеса, и, что еще хуже, были у нас и сексуальные проблемы. Вообще на всякого мужчину, уходящего от превосходной жены, следовало смотреть чрезвычайно осторожно.
Но он был великолепен.
Я снова уставилась в пространство и опомнилась лишь тогда, когда крышка чайника стала подпрыгивать выше обычного. Заваривая чай, я стала придумывать всяческие оправдания. Он так и не сказал мне свое мнение о собственном браке, но это была классическая катастрофа, неминуемая, когда женятся от разочарования. Если бы он был счастлив со мной, он, вероятно, стал бы меньше пить. Наши сексуальные отношения были бы, несомненно, затруднены, когда мы попытались бы их возобновить, однако я не думаю, что нам бы не удалось преодолеть эти трудности, особенно если бы он проявил такую же, как и я, готовность быть честным. Правда, он не разделял ни одного из моих интеллектуальных интересов, но ведь нет такого закона, согласно которому у двух людей должны быть одни и те же вкусы, как условие их успешных отношений. Но самой трудной проблемой для меня, считала я, делая нечеловеческие усилия оценивать его беспристрастно, была его склонность рассматривать адюльтер как образ жизни. Мой опыт с Полом продемонстрировал, что самое страшное для меня — неверность, возможно, потому, что я была по существу незащищенным человеком. Но я не задумывалась над мотивами и не искала оправданий своим старомодным взглядам, в частности и потому, что, как я подозревала, в глубине души Стив был в этом смысле таким же, как я. Я вполне могла представить себе, как оскорбило бы его, если бы я переспала с другим мужчиной. Однако печальная истина состояла в том, что у меня не было права требовать от него верности, пока мы не были женаты, а меня не покидала уверенность в том, что брак со Стивом был бы несчастьем.
Не отрывая глаз от чашки с крепким чаем, я думала о браке. Я хорошо понимала, что мне мог бы принести пользу психоанализ, но не представляла, что какого-нибудь психоаналитика удовлетворит то, что так нравилось мне. Подростком я мечтала поскорее выйти замуж, потому что хотела кому-то подчиняться. После двадцати лет я не хотела выходить замуж, потому что не желала подчиняться. Теперь, когда мне перевалило за тридцать и меня так измотало нежелание кому-то подчиняться, я была способна выйти замуж вопреки здравому смыслу. Например, вполне вероятно, что я могла бы выйти замуж за Стива ради детей, хотя была твердо убеждена в том, что детям лучше в счастливом доме с одним из родителей, чем в несчастливом доме с обоими.
К несчастью, я была уверена, что мое замужество окажется неудачным. И сама не знала почему. Пример моего отца с его тремя браками не мог быть причиной, потому что я не была своим отцом. Разумеется, не причиной была и болтовня о том, что брак всего лишь буржуазный институт, поскольку я уже отказалась от своих марксистских наклонностей. Можно было бы подумать, что я боялась мужчин, но Пол давным-давно излечил меня от подобных страхов, более того, мужчины мне нравились, и я чувствовала себя с ними хорошо.
Я выпила две чашки чая и попыталась взглянуть на брак с точки зрения эмансипированной женщины. Брачное обещание быть послушной выглядело слишком оскорбительным. Отказ от собственной фамилии также вызывал смутное неприятие. Мысль о том, что мужчине кто-то дал законное право тебя насиловать, была поистине чудовищной. Ну так что же? Я ведь не была какой-нибудь полунищей торговкой рыбой из Ист-Энда, прикованной к мужу экономической необходимостью. Если бы муж стал плохо обращаться со мной, я, женщина достаточно богатая, тут же ушла бы от него, оставив его каяться в своих прегрешениях. Таким образом, было бы бессмысленно говорить о том, что я возражаю против брака просто, как эмансипированная женщина.
Я поднялась к себе и снова улеглась в постель, и до самого рассвета думала о том, что если бы действительно любила Стива, то вышла бы за него замуж без всяких размышлений.
Но я, конечно же, находила его очень привлекательным. Эти голубые глаза с их электрическим сиянием…
Наконец я уснула, и мне снились такие эротические сны, что, проснувшись, я покраснела.
— Я не пойду на урок плавания, мамочка, — услышала я рядом с собой голос Элана.
— Элан… Боже мой, я проспала! Почему эта растяпа Селеста не разбудила меня? Ну ладно, еще есть время, дорогой…
— Я не хочу идти.
— Но, Элан…
На меня нахлынули воспоминания о прошлом. Я видела себя с Эланом в 1929 году, когда пыталась объяснить ему, что мы со Стивом, в конце концов, решили не жениться.
«Но он обещал мне стать новым папой… вы обещали… говорили, что будете моими мамочкой и папочкой, что поженитесь, что будут свадебные фотографии, как у всех…» Его бледное, напряженное личико было обращено ко мне. Темные глаза выражали гнев и боль. «Почему вы не можете пожениться? Почему? Все другие мамы замужем! Если бы только вы смогли пожениться, я всегда бы слушался…»