Богатырская история
Шрифт:
– Гой еси, добры молодцы! А не расскажет ли кто небывальщину, не посмешит ли кто, не развеселит ли сына названого - Алешку Поповича?
И поднялся боярин Гладкий сын Свиридович и начал старую небылицу-неслыхальщину:
На горе корова белку гоняла,
по синю по морю жернова плывут...
И Алеша начал усмехаться.
Недовольно начал возговаривать:
– Да слыхали мы уж эти небылицы! Дальше будет так: "Как гулял Гуляйко до печного столба, как увидел Гуляйко в ковшике воду: "А не сине ли это море, братики?.." Не нова твоя небывальщина, княже, как и стол твой, княже, не новый!
Понахмурился
– И не стыдно ли тебе, Алеша Попович? Или мало мы тебя шубами жаловали? Иль казна была для тебя закрытою? Невесел ты днесь, Попович, так иди от нас и один печалуйся.
И Алешка тот ему в ответ:
– Я пойду, и никто не задержит! Не потому пойду, что гонишь меня, а потому пойду, что сам не желаю оставаться! Где это видано и где это слыхано, чтобы почетным гостям ставили деревянные миски, клали деревянные ложки? Разве мало мы захватили серебра и золота, чтобы потчевать нас, как черный люд?
И наступила тишина в ожидании грома.
Закричал тогда толстый Свиридович:
– Гей, казаче Илья сын Иванович! Помнишь ли или вспоминаешь? Как явился ты впервые на подворье, как держал в мешке Соловья-Разбойника. А вот Алешка из гордыни или же из зависти на тебя, казака, гнев свой обратил. И попал бы, ирод, булатом своим в тебя, если бы ты тот булат на лету не поймал! Помнишь-вспоминаешь ли? Так отблагодари его полной мерою: Владимир-князь не покарает...
Снова наступила тишина в ожидании грома. А персты добрых молодцев на рукояти мечей легли. Загремит сейчас сеча злая, что не раз здесь в хоромах кровавилась, камни белые кровью орошаючи.
И сказал Илья сын Иванович, родом Муромец:
– Не горазд я помнить распри старые. Не горазд на пиру смуту сеяти. Ворогов хватает и в Диком Поле! Разве мы одолеем их, коль рассоримся?
И сказал на то Владимир-князь:
– Золотые слова молвил Муромец. Пусть несут на Стол злато-серебро.
– Слава, слава!
– загудели дружинники.
– Пусть же скажет нам ученый друг, - молвил Муромец, - пусть поведает нам Добрыня небывальщину, не такую, что известна нам, а неслыханную!
И Никитич, богатырь очень приветливый, не заставил себя упрашивать:
– Расскажу я вам, други, небывальщину, небывальщину да еще и неслыхальщину. Только не такую, что уже была, а такую, что еще будет... Представим, други, что наш храбрый витязь Руслан, славный потомок Олегового сподвижника Руслана, на пиру вот этом так набрался пива-меду, что, возвращаясь домой, упал в княжеский погреб да и проспал там тысячу лет!
И ответил достойный Руслан:
– Вполне возможно, потому что когда сплю, то никак не добудишься.
– Проснулся Руслан в чудесном мире, когда самого Перуна [Перун - одно из главных языческих божеств у славян, властитель молний; по легенде, во время принятия христианства в Киеве была сброшена в Днепр огромная статуя идола, изображавшая Перуна] потомки наши подняли со дна Славутича и, чтобы овладеть его молниями, упрятали старика в конденсатор...
– Господи, какое поганское слово!
– ужаснулся Владимир-князь.
– Так вот, растерялся поначалу Руслан в мире незнакомом, а потом нанялся в концертную бригаду эстрадных
И Руслан подтвердил:
– Я это могу! Только вот что такое рельсы - не ведаю...
– Так слушайте же дальше. Вскоре отрок влюбился в девицу Василису Прекрасную, чемпионку Киевщины по стрельбе из лука. Василиса Прекрасная работала смотрителем оружейных палат Исторического музея, куда впервые в своей жизни направил стопы свои потешный витязь Руслан.
– Гей, Добрынюшка!
– промолвил Муромец.
– По-простому говори, не по писаному. За словами заморскими смысла не улавливаю.
И Никитич не заставил упрашивать себя:
– Вот как-то вечером пошел добрый молодец Руслан в палаты обетованные на свиданье с Василисой Прекрасной.
Все дороги ведут до белокаменного града Кия, а в Киеве-граде дорог как в лабиринте. И вспомнил тогда добрый молодец, что катятся по стольному граду Кия железные красные чудовища, рекомые трамваями.
– Господи, какое поганское слово!
– снова ужаснулся Владимир-князь Ясно Солнышко.
– И катятся они и, яко молнии, блистаху и, яко тьма басурманская тимпанов, рокотаху. И люд в них едет, яко Иона во чреве китовом.
– Вот это небывальщина да еще и неслыхальщина!
– На стойбище многодорожном узрел Руслан огромную орду. Ибо чадь городская, аше хотяше врата Трамвая растворить, сходится на определенные стойбища, аки печенеги на пороги Славутича, где заморские гости из варяг в греки идут волоком. И пройти в эти врата тяжелее, нежели грешнику окаянному в дверь христианского рая. И вот пришел Трамвай. И врата его вельми соблазнительно растворились. И стоят в них стеною каменной счастливцы, которые раньше понабивались. Тогда огромная орда окружила Трамвай с лютой силою. И нападоша купно со всех сторон, крича громоподобно, некоторые со стенопробивными хитростями, а некоторые с иными осадными способами. Лезут на приступ кто как может. И не слышат друг друга, кто и что глаголет. Только слышно глас вопиющего в Трамвае погонича: "Людоньки, трамвай ведь не из шкуры кислой! Его не растянешь!"
Возвеселились от этих слов богатыри и дружинники, оживились. Начали мечами и кинжалами позванивать.
– Ну и диво, вот это выдумка!
Никитич, вниманием уваженный, повел далее:
– А на широких улицах стольного Киева, которых назвали гульвары, гужевому транспорту движение запрещено: конному там не проехать... Что же делать Руслану, как ему быть? "И на меду найдешь беду", - горько подумал славный витязь. Но не сошелся для него белый свет клином, ибо еще старые ведуны малым деткам втолмачивают: "Беда и недотепу научит сало с коржами есть". И действительно! Движутся на Руслана отовсюду избы на колесах, хотя и без конной запряжки. А тут еще городской дружинник вельми приветливо дал ему, гостю из седой старины, хороший совет: под землей града-быстро мчат сцепленные возки, которые при помощи обузданной силы Перуна, в конденсатор заточенной, движутся. Да вдобавок по Славутичу крылатые корабли без парусов стремительно проплывают. А в небе во все концы, во все края земли Русской, железные птицы летают и перевозят с собой по полторы сотни душ.