Богатырские хроники. Театрология
Шрифт:
— Последний богатырь из старых к нам приехал, — приговаривали они, отбивая бесчисленные земные поклоны.
— Это почему ж последний? — спросил я хмуро. — А Добрыню что — уж и за богатыря не считаете вы?
— Добрыне новый Бог люб, — живо ответствовали старцы. — А ты за старых стоишь.
— Ни за кого из богов не стою я. Не мое это дело.
— Стоишь, стоишь! — настаивали старцы. — Ты с ними разговариваешь, тебе их Сила видна.
— Вот уж много радости мне в ваших богах… Вы мне скажите лучше, Перуна про дождь спрашивали?
— Спрашивали,
— И что Перун?
— Великую сушь сулит.
— Ну спрашивайте дальше, старцы, спрашивайте…
— Ты спроси!
— А мне и спрашивать не надо. Осенью дожди пойдут. Не будет толка летом.
— А коли и осенью не пойдут?! Что, если конец всему наступает?
— Про то не ответчик я.
— Спешься, ночь хоть в роще нашей проведи!
— Пустое дело, отцы. Да и спешу я.
— Так хоть угощением нашим не побрезгуй!
— Это каким же таким угощением? — угрюмо спросил я.
Мне поднесли полную горячую чашу; почуяв запах свежей человеческой крови, я рассвирепел.
Первым делом я выбил чашу из рук стариков; темная влага потекла на высохшую землю. Потом, не думая, я несколько раз рубанул сплеча — жрецы завыли, хватаясь за кровоточащие обрубки. Две отрубленные руки упали им под ноги.
— Головы за такое буду рубить! — закричал я, срывая голос, и пустил коня вскачь на свежевыструганный Перунов лик. Перевернул доску с отвратительными дарами, отхлестал по спинам заквохтавших ворожей, поднял коня на дыбы и с удовольствием обрушил на набежавшую толпу… Завыли жрецы, заскулили:
— Ох, горе нам, последнего заступника потеряли! Продался новому Богу Алеша!
Что было с ними делать? Разогнал всех беспощадно, а идолу лицо тканью завесил. Запечатал рощу ту на целый год, посулил жрецам гибель страшную, коли еще раз вздумают кровь человеческую проливать, и понесся, ярясь, через лес на ночь глядя… Нашел меч богатырский, нечего сказать! Помог мне белый конь!
…Под Переяславом меня настигла весть о том, что великий князь киевский спешно ушел из столицы и торопливо повел свое войско на север. В Суздале начался мятеж.
С проклятиями я полетел вслед.
Засуха не пощадила никого и ничего — через какую бы землю я ни проезжал, везде встречал одно и то же: пекло, марево, голод, смерть.
Разумеется, прежде Суздаля догнать Ярослава мне не удалось. По дороге люди цеплялись за мои стремена и умоляли помочь. Надо было задерживаться в деревнях, искать скрытые под землей, доселе неведомые источники, находить съедобные коренья, пользовать больных. К тому же теперь, побывав в проклятой Перуновой роще, я останавливался во всех городках и строго-настрого запрещал народу подносить богам что-либо, кроме птиц. Времени я потерял на этом немало, но не оставлять же было такое страшное дело на бестолковый жреческий произвол. В итоге я провел в пути вдвое больше против того, на что рассчитывал.
Когда же я наконец прибыл в Суздаль, то вообще проклял жестокий и легкомысленный человеческий нрав.
Суздальцы восстали на недород. Теперь уже невозможно было доподлинно сказать, с чего все началось. Судя по всему, на этот раз виноваты были не жрецы, а местные попы. Когда в округе установился голод, попы закричали, что во всем виноваты ворожеи и чародеи. (Вообще в тот год, как я уже сказал, случилось много кровопролитий между сторонниками нового и старых богов. И те и эти винили друг друга в небывалых бедствиях.)
Суздальцы попам поверили. По всей Суздальской земле стали избивать колдунов. Так пропало немало Сильных. Некоторых из них я знал много лет и сейчас болел за них всей душой. Но перебили и прорву вовсе невинного люда. Кровь полилась рекой. Стоило какой-нибудь старухе выйти во двор при луне, как к ней уже бежали соседи с вилами.
Хлеба от этого, конечно, не прибавилось. Устрашенные народной лютостью, вмешались княжеские воеводы и стали наказывать за смертоубийства. Народ обратился теперь и на них. Голодный бунт превратился в мятеж.
Когда я въехал в Суздаль, мятеж утихал. Ярослав кого молча карал мечом, кого торжественно топил в реке, кого убеждал грозным словом. Я появился, как раз когда князь сурово говорил с толпой.
— Не волхвы в несчастье сем виноваты, — кричал князь, насупив брови, — не ворожеи и чудодеи принесли на нашу землю глад и мор! То Бог карает нас за грехи наши! Не роптать и смертоубииствовать надо, а молить Всевышнего о прощении! Дурные попы у вас были, суздальцы! Не тому они вас учили, против воли Всевышнего восстали, твари злобные, бесчувственные, глупые! Все теперь в иле речном лежат, сомы их на части рвут! Новых попов привез я вам, смиренных и мудрых. Простоте и невзыскательности вас научат новые попы…
Князь говорил сердито и долго. Время от времени щелкал пальцами, отрок подавал кувшин с водой, князь отпивал глоток, прополаскивал рот и снова обращался к хмурой толпе.
Впрочем, я был рад узнать, что одними проповедями дело не ограничилось. Уж давно было послано посольство к волжским булгарам, и со дня на день ожидали, что по реке прибудут первые струги с зерном.
Завидев меня, Ярослав просиял:
— Бог мне тебя послал, Алеша! Советчики у меня рыла свиные, трусливые и скудомозглые. Хрюкают что-то, в грязь носом уткнувшись, а как палку на них кто подымет — так прочь бегут с визгом. И спросить совета толком не у кого. Теперь дело на лад пойдет.
— Это как Волга струги булгарские нести будет, — заметил я. — Сегодня мешок зерна сотни воинов стоит.
Медлить было нельзя, и я тут же рассказал князю о готовящемся походе Мстислава. Ярослав скрипнул зубами:
— Так…
— Новые полки вызывай, князь. Дружиной своей не обойдешься. Много войска у Мстислава, и алчно оно.
Князь рванул ворот кольчуги:
— На кол посажу… Рот камнями набью… В землю живым зарою… На брата восстал…
Тут же послали в Киев гонцов, сами из Суздаля ушли и стали лагерем на слиянии Оки и Клязьмы. Решено было выдвигаться в поход, как только булгарские струги войдут в Клязьму.