Боги и Боты
Шрифт:
— А что вы скажете по поводу кометы?
— Да кто её знает. Одни говорят, что упадёт на Землю. Другие — что пролетит так далеко, что мы её даже не увидим. Разве можно такое предсказать?
— Сто лет прошло, а предсказывать мы так и не научились?
— Конечно, не научились. Есть даже целая научная теория на этот счёт.
— Теория хаоса?
— Нет. Более свежая. Там говорится, что научное предсказание вообще штука невозможная. Есть только одна её форма — вероятностное предсказание. Но толку от него — ноль. Если я вышел из дома без зонта, потому что прогноз погоды предсказывал безоблачную погоду, мне
— А в вещие сны вы верите?
— Нет, батенька, увольте.
— А я уже начинаю верить. На днях мне снилась эта катастрофа ещё до того, как о ней прочитал.
— Возможно, вы раньше мельком слышали что-то о ней и не придали значения.
— Возможно. С другой стороны, мне эта катастрофа в любом случае на руку. Произойдёт она или нет — главное, что в неё верят люди.
— А… ну если только с этой точки зрения…
Мы подошли к аудитории, выполненной в стиле амфитеатра. Как в старые добрые времена, подумал я. Она была забита полностью. Студенты сидели и за партами, и на ступеньках. Некоторые стояли вдоль стен. В воздухе кружили камеры. «Это для заочников — они подписаны на образовательный контент нашего вуза, и увидят выступление, скорее всего, уже завтра утром» — пояснил Вайнштейн.
Очники встретили меня аплодисментами. Психолог сказал пару вступительных слов и оставил меня одного перед этой изголодавшейся толпой.
— Ну ч, мен, знаитес, ми скора памриом? — как обычно кто-то с задней парты — умник.
Все поржали.
— Я не физик, не астроном. Учитесь задавать вопросы специалистам, соответствующие их компетенции.
— Тагда мона иа спрашу? — этакая ботаничка — блондинка, уверенная в своей неотразимости и будущей блестящей карьере.
— Спрашивай!
— Ви били на бар-рикадах у бе-лаво дома в 1991 гаду?
Неожиданно за моей спиной почти на всей поверхности стены замелькали кадры Ельцина на танке, ГКЧП и тому подобное.
— Нет. Не был.
— А па-чему? Ви не хатели смени ре-жима?
— Очень хотел. Просто боялся — тогда ведь объявили комендантский час. Но у меня были знакомые, кто ходил на всякие стычки, митинги, баррикады практически всю первую половину 90-х. Так что вы спрашивайте. Может, я смогу объяснить вам их психологию.
— Мне интиресна психка тех, кта ра-дился в обс-честве, торае минается в адин миг. Чта с ними станет?
— Всё зависит от возраста такого человека. Я родился в начале 70-хх.
На экране появились слайды того времени, какие-то студенты длинноволосые собирали картошку.
— Моё поколение было готово к любым переменам просто потому, что находилось в тот момент в подростковом возрасте. Но мы процессом не рулили. Мы скорее были наблюдателями или фигурами на шахматной доске, которыми двигали другие. Те, кто родился чуть раньше, в 60-хх — фактически уже сами толкали, двигали эту ситуацию. Даже среди советской верхушки были такие, кто хотел легализовать свои теневые доходы, не хотел вечно бояться всяких силовых ведомств типа КГБ или ОБХСС. Думаю, им было на руку то, что в городском обществе преимущественно нарастало нетерпение, потому что ценности советские уже никто не разделял, рассказывали анекдоты, ловили западные радиостанции, потихоньку занимались частным предпринимательством, шабашили, например, фарцевали…
— Ита чта?
— Шабашка — это когда инженеры в отпуск нанимались квартиры ремонтировать или детские сады. Фарцовка — торговля иностранными шмотками, журналами, жвачкой… и так далее.
У вузовского компьютера и под это материалы были наготове — появились смешные хипари с расклешёнными джинсами, они обменивались дисками на Горбушке, играли на гитарах.
— С другой стороны — продавались ещё и какие-то наши сувениры иностранцам. Такая торговля в СССР была незаконной, прежде всего, из-за валюты. То есть, рисковали ребята.
— А ви?
— А я не рисковал. Но ведь речь не обо мне. Итак, что дальше… дальше у нас идут люди, родившиеся в 50-хх. Они тоже были рады переменам, но, по сути, готовы к ним они были плохо. За исключением разве что тех, кто руководил предприятиями и смог их потом приватизировать. Но вы учтите, я в первую очередь про город говорю. И даже более того — про Москву. Известно же, у нас за пределами МКАД в России совсем другая жизнь была. В республиках вообще своя история — национальное самоопределение, борьба с оккупантами и т. п. Там СССР вообще порой воспринимался как порабощение. Но в России, особенно в сельской местности, большинство всё же было не готово ни к каким переменам. Всё их устраивало. И, в общем-то, жизнь была пусть и скучноватой, но сносной. А для многих людей — идеальной, я бы даже сказал чистой, светлой.
— И как так случилас?
Я замялся с ответом и на помощь пришёл Вайнштейн:
— Ну, я же вам рассказывал. Как это называется? «Нерешительная…
— Ли-берали-зация сверху».
— Правильно! И все кто начинал такие реформы, потом плохо кончали. Тот же Александр…
— Ну да… и Горбачёва тоже невзлюбили… Ну, а потом и Ельцина…
— А иво за ч?
— Засиделся. Он всё стареет и стареет. Воров вокруг него собралось не сосчитать.
Ельцина стали показывать на экране в разные периоды его правления, он постепенно старел, толстел, тупел.
— А молодым хочется его убрать поскорее, чтобы самим порулить. А он говорит: «Нет мне альтернативы пока в России». Короче боялись все тогда возвращения коммунистов. И в итоге объединялись вокруг него даже вчерашние противники, но только на период выборов.
— Власт — вредна. Портит менав, — соседка её оживилась.
— Девонька моя, власть — это основа мужской мотивации. Если её убрать, не будет никакой эволюции, — Вайнштейн сильно раздражался. — Даже если она портит человека, весь смысл её существования — в мотивировании тех, у кого власти пока нет. За власть борются, и побеждает в итоге сильнейший.
— И ч? Типа так всигда била? Ни верица. Животним зачем власт?
— Бестолоч. Во всех стайных и стадных животных сообществах идёт борьба за власть. В том числе и у приматов.
Экран услужливо показал стычку между двумя альфа-гориллами.
— Вимен ета не пониат.
— Всё верно. Другой гормон. Другая мотивация. Другая роль в обществе и семье.
— А наши вимен не лиубиат так думат. Мнут, чта роли ети им навизали, — снова пацан с задней парты.
— Малчи, хак! — дамы в аудитории немного повозмущались, а парни оживились, захлопали.