Боги войны
Шрифт:
– Вижу огонь и дым. Есть попадание.
И тут меня хлопнули по плечу. Как же я вздрогнул, кто бы знал!
– Вань, командир требует уничтожить минометную батарею, немедленно! – Пашу прислали для связи. Все это хорошо, но не знаю, мать их за ногу, где эти хреновы минометы! А сейчас еще и не видно ничего.
– Млять, куда стрелять? – выругался я вслух.
– Смотри, правее дымов немцы копошатся, может, там? – вдруг подсказал Шустрый.
– Даже если и не там, все одно нашим помощь, – буркнул я. – Вправо шесть-ноль, прицел дальше на двести метров, один снаряд! – прокричал в трубку. Спустя полминуты прилетел поросенок и взметнул столб грязи и воды почти там, куда указал мне Паша.
– Ванька, правее надо…
– Вправо один-ноль, прицел прежний, два снаряда.
Не успели упасть новые снаряды, как я уже кричал поправки. Вот теперь я хорошо различал фрицев. Забегали они знатно. Знай наших, не все нас в землю втаптывать. Пушкари стреляли по моим командам аж двадцать минут, а затем просто отрубили связь. Не зная, что мне делать, послал Пашку к командиру. Вернулся тот быстро, уже через пять минут.
– Давай назад, командир приказывает отход…
– Как отход? – охренел я.
– Да так! – сплюнул Шустрый. – Приказ из штаба дивизии. Немцы вроде как левее обошли. Соседи не отвечают, наверняка их разбили. Короче, бежим отсель!
Сматывая ценный провод на катушку, кстати, повезло, что я его через лес прокладывал, не порвали, мы возвращались. Немцы, когда минами обкладывали, могли и повредить связь, а так все нормально, в лес-то они не стреляли.
Пока бежали назад, заметил, что стрельбы совсем нет. Затихарились немцы, раны зализывают. Ну или подлянку какую готовят. Может, и правы в штабе, что приказали отойти…
Только подумал о тишине, как вновь началась пальба. На этот раз гаубицы врага били вразброс по всем нашим позициям. Наверняка корректировщик где-то рядышком засел, когда и успел-то? Но нам было наплевать на это. На огонь противника, имею в виду. Правы все же оказались старшие командиры, отведя наши немногочисленные войска со старых позиций. Да, осталось нас совсем мало. Во взводах человек по десять. Очень много потеряли при последнем обстреле минометами.
Топать назад, что может быть хуже? В окопе хоть все понятно, либо сдохнем, либо нет, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. А тут… Идем, неорганизованная толпа какая-то. Никто ведь не доводит до нас, что впереди, что позади. Ударить могут отовсюду в любой момент.
Получилось еще хуже. Ударили сверху. Немцы налетели как-то внезапно, даже «Воздух» никто не крикнул. Вокруг начали рваться бомбы, и в землю впивались снаряды из авиапушек. Близким разрывом меня швырнуло в сторону, и больше я Пашку не видел. Он шел справа от меня, оттуда же и ударная волна пришла. Нет, я не видел, чтобы его убило, просто больше не видел парня. Да и никого, в принципе, из тех, кого знал.
Очнулся я, когда меня тащили. Господи, чего случилось-то? В голове звон, да, блин, какой! Я заорал, но не слышал сам себя. Тряска прекратилась, кажется, меня положили на землю. Надо мной склонился какой-то боец. Он открывал рот, видимо спрашивая что-то, но я не слышал его. Стало страшно. Что случилось-то? Боли в теле вроде нет, но слух… Полежав чуток, поняв, что ничего вроде не болит, попытался встать. Мне помогли, поддержали, и вовремя. Повело в сторону так, что еле удержался на ногах. Так, придерживая меня за руки и указывая направление, потопали вместе с другими бойцами. Мотало из стороны в сторону как пьяного, с трудом заставлял ноги идти прямо, спасибо бойцам, иногда придерживали. Впереди на носилках кого-то несли, сколько ни вглядывался, никак не мог разглядеть, кого именно, да и в глазах двоилось. Шли мы по окраине леса, укрываясь под деревьями. Погода хорошая стояла, я пришел в себя, но слух не появился. Через пару часов такого движения дорогу нам пересекла речушка. Наш отряд остановился, не зная, как быть. Кто-то рулил нашим сбродом, позже узнал, что это был начштаба полка. Причем не моего. Как я в нем оказался, вообще не понимаю. Всего тут, на берегу этой речушки, оказалось не больше тридцати человек. Уставшие, многие ранены, обессиленные люди просто упали на траву, не в силах идти дальше. Носилки лежали на земле. Осматриваясь, я добрался до них. На них, весь в бинтах, лежал человек, кто это, вообще не понятно. Даже звания не узнать, формы не видно, часть оборвана, часть скрыта под бинтами. Грязь, кровь, копоть, чего на человеке только ни было, а вот самого человека почти и не видать.
Кто-то подтолкнул, указывая на реку. Посмотрев, увидел, что бойцы начинают переправу. Те, кто нес носилки, с хмурым видом смотрят на водную преграду. Ясно, боятся люди, самим бы не утонуть, а еще и носилки переть. Чувствуя себя уже неплохо, оглянулся, посмотрел вокруг, нашел небольшое деревце, березку. Сломал ее, даже не обдирая ветки, пошел в воду и прошел всю реку, измеряя дно. Выйдя, направился прямо к носилкам. Взглянул вокруг, да и поднял на руки тело раненого с носилок. Мне не трудно, силушки-то Господь отмерил немало. Почему так поступил? Так глубины тут в речке от силы два метра. Бойцы только на середине плывут, буквально пару метров, весь остальной путь идут по дну. Рост у меня под стать силе, поэтому смело шагнул в воду. Поскользнувшись на скользкой глине берега, чуть не рухнул, но меня кто-то поддержал. Кивнул двум бойцам, что помогли, а те благодарно смотрели на меня. Ясно, из носильщиков. Когда скрыло сапоги и под ногами я уже чувствовал ил, а не скользкую глину, пошел уверенно вперед. На середине, задержав дыхание, я вытянул руки вверх, поднимая раненого, и погрузился с головой. Так и вышло, как предположил. Несмотря на ношу, я даже на середине не плыл, чуток повело на течении, но удержался и удержал раненого. Да и, помогали мне, чувствовал поддержку. Так, медленно, но уверенно, я выбрался на противоположный берег и, отойдя от кромки воды, опустил на землю свою ношу. Раненый был плох, это видно. К сожалению, не слышу, стонет или нет, но в том, что он еще жив, я был уверен.
Пока снимал форму, чтобы выжать, меня то и дело отвлекали, похлопывая по спине и плечам. Показывали большой палец, в общем, благодарили. Подошел и начштаба, что-то говорил, но, увидев мой жест, а я указал руками на уши и покачал головой, просто пожал мне руку.
Рассиживаться нам не дали. Только-только отжал одежку, вылил из сапог воду, перемотал хоть и отжатые, но сырые портянки, и нас погнали дальше.
На этой стороне реки был сплошной лес, идти стало очень тяжело. Одежка сырая натирала везде, ногам, думаю, амбец придет, уже сейчас чувствую, как саднят пятки, что же будет дальше…
Слава богу, солнце покатилось на закат, становилось темно, и скомандовали привал. Я не слыхал, мне по плечу похлопали и показали жестом – стой. Увидев, что все падают кто где, тоже опустился на траву. Для привала начштаба выбрал небольшую полянку в лесу, все уже сидели или лежали, никто не хотел что-либо делать. Осмотревшись, подумал, что надо все же сушить одежду, поэтому встал и побрел за дровами. На меня смотрели, но никто помогать не кинулся. Да и ладно, сам справлюсь. Притащив приличную кучу веток, сучьев и даже одну маленькую тонкую, но полностью высохшую ель, я, похлопав себя по карманам, растерянно посмотрел по сторонам. Поймав взгляд одного из бойцов, показал жестом, как будто чиркаю спичку о коробок. Боец сунул руку в карман и бросил мне коробок. Спичек было мало, несколько штук, причем тоже не больно сухие. Собрав мелких прутиков, осторожно, стараясь не испортить спички, с третьей попытки разжег огонь. Прутики занялись весело, начали потрескивать и разгораться. Добавляя уже потолще, я разводил костер. Вскоре он уже горел высоким пламенем, и вокруг начали собираться люди. Срубив несколько веток с ближайшей сосны, я очистил их от иголок и, воткнув в землю в полутора метрах перед костром, развешивал одежду и сапоги. Вокруг стали за мной повторять. Кто-то брал горящую лесину и разводил новый костер, у одного-то всем сушиться неудобно.
Жрать хотелось… Блин, вот вроде хорошо, что я такой большой и сильный, но с едой… Вон бойцы схомячили по сухарю и сидят себе, а кто-то и спать завалился. Мне тоже давали, съел два, ни в одном глазу после них, только пить захотелось. Попробовал уснуть, не получалось, голод терзал, ел-то давно, а сил потратил много. Выручил боец, один из тех, кто носилки нес. Это он меня поддерживал на берегу и потом в воде. Протянул мне горсть сухарей и фляжку, блин, как же я был этому рад! Не хотел брать, но тот скорчил злую гримасу, поясняя таким образом, что назад не возьмет, пришлось есть. После этого «застолья» я, наконец, уснул. Только вот проснулся быстро. Растолкали. Оказывается, уже рассвет забрезжил, пора было выдвигаться в путь. Сколько нам так топать, не знал, наверное, никто. Это сколько же вот так с июня топают, по лесам и болотам? Защитники хреновы, имеют нас, а мы только драпать. Недавно еще перед стариком оправдывался, дескать, мы не виноваты, пушек у нас нет… Да все мы виноваты, все. Надеюсь, простят нас те, кто из-за этих отступлений сорок первого остался во вражеском тылу и испытал на себе все прелести оккупации, а затем допросы НКВД.
Всю дорогу, а это был путь длиною в двое суток и хрен знает сколько километров по лесам и болотам, я подменял то одного, то другого носильщика. Тогда и узнал, что, оказывается, мы несем аж комдива. Ему перевязку делали, я знаки различия разглядел, а то так и не знал бы, кого несем. Как он оказался среди отступающих, я не знал, а мне не объясняли. Слух так и не появился, зато еще в первый день, когда я сушил одежду в лесу, обнаружил, что весь ворот гимнастерки и нательной рубахи у меня в крови. Из ушей текла. Переживания по поводу потери слуха закончились быстро, сменились тревогой о дальнейшей судьбе.