Боль
Шрифт:
– На закате стала брать. На самую простенькую блесну, – радостно сказал один из вернувшихся. – Жаль, стемнело… Но на уху точно хватит.
Виталий не без удовольствия смотрел на физиономию шефа.
– А где моя супруга? – едва коснувшись взглядом улова, спросил шеф.
– Она как в палатку ушла, так и не выходила. Мы её не видели, – сказала бухгалтер.
– Хорошо, – сказал шеф. – Я сейчас… И будем спасать праздник. Как-то сразу не заладилось всё сегодня… – Тут он посмотрел на Виталия. – В следующий раз пальцы не суй куда не надо. А то как началось с тебя… – В этот момент шеф нашёл глазами водителя. – А-а-а, ты вернулся? Всё нормально?
Тот кисло пожал плечами, кивнул и отвёл взгляд в сторону.
– Ну, я сейчас… – громко сказал шеф и зашагал к своей маленькой аккуратной палатке.
– Так как насчёт удочки? – спросил Виталий майора.
Майор кивнул, и они пошли к его машине. А жизнь и веселье снова возродились. Костёр полыхал, искры летели к звёздам. Снова звучал несдерживаемый смех, снова включили музыку. Кто-то из мужчин громко предложил выпить.
Майор выдал Виталию лёгкую пластиковую раздвижную удочку, с уже налаженной леской, поплавком и прочим. Дал коробочку, в которой было несколько отделений с разной наживкой. Он порекомендовал белые шарики. Ещё он дал фонарик, ножик и пластиковое ведро.
– Это под рыбу, – сказал майор. – Темно, конечно, ни черта ты не поймаешь. Но без надежды рыбачить нельзя. Без крючка можно, без надежды нельзя. Э-эх, и крючок-то для этой речки маловат… Хотя главное – процесс. И палец грязью намажь… Да, заводь там. – Он указал рукой. – Тихая, глубокая… Но долго не засиживайся. Толку нет. И вот возьми с собой, чтобы не заели. Это от комаров. – И майор дал ему тощенький и сильно помятый тюбик.
Виталий сложил всё ему выданное в ведро и пошёл в указанном направлении. Когда он отошёл по влажной от росы и шумной траве от света костра и фонарей, сначала стало совсем темно. Он включил фонарь, но узкий его луч ощупывал траву и кусты, не проникая в заросли. Фонарь был бесполезен. Ничего нельзя было понять. Виталий погасил фонарик, постоял и постепенно приморгался к темноте. Стало виднее. Луна светила ярко, и вдали, вверх по течению, там, куда он шёл, видны были далеко-далеко белые всполохи света. Он такого прежде не видел и не знал, как это называется.
Он прошёл по маленькому холмику и стал спускаться вниз. Ниже трава была высокая, в пояс. Он осторожно ступал вперёд и вдруг услышал хлюпанье под ногами. Тогда он повернул, шагнул на сухое, прошёл несколько шагов и набрёл на узенькую, не протоптанную, а скорее промятую в траве тропинку. Тут явно ходили, и не раз. Тропинка провела его мимо высоченного камыша и упёрлась в узкий бережок. Камыши он знал. В парке на озере росли камыши, но не такие рослые.
Он вышел на берег, и перед ним открылась заводь. Стало сразу светлее. Светили две луны. Яркая и чёткая сверху, зыбкая и холодная снизу, из воды. Звёзды тоже упали к его ногам. Звуки голосов и музыки сюда долетали из-за холма едва-едва и прерывисто. Он вдохнул запах воды, камыша и услышал громкий свой вдох. То, что он видел, было бесспорно и безусловно красиво.
Палец стал болеть яснее. Вообще всё стало отчётливее, каждый производимый им звук. Он вспомнил, как мужики на реке не любили шум, и постарался действовать тише. Даже дышать. Место, куда он пришёл, было обжито и подготовлено к рыбалке кем-то, кто облюбовал его раньше. Из воды у берега торчала палка с небольшой рогатинкой сверху. Здесь кто-то ставил удочку. На узком бережке он обнаружил круглый срез дерева, этакий пенёк. Кто-то устраивал себе сиденье. «Супер!» – подумал он.
Держа фонарик во рту, как герой американских фильмов, он не без труда, орудуя полноценно только одной рукой, вооружил свою удочку. Он старался совсем не шевелить больным пальцем, но небольшие движения всё равно машинально случались, и он кривился и стонал от боли. Самое трудное было насадить на крючок маленький белый шарик из коробочки с наживкой. Он испортил несколько, но в конце концов справился. Забросить снасть удалось не сразу. Помогли давние и, казалось, забытые навыки. Он смог-таки закинуть удочку так, чтобы поплавок оказался хоть как-то виден в лунном отражении. «Забросил на Луну», – подумал он и улыбнулся.
Пристроив удочку на рогатинку и усевшись на пенёк, он замер и затих. Комары гудели вокруг, но не садились ни на голову, ни на лицо, ни на одежду. Та жидкость, которой его побрызгала главный бухгалтер, всё же действовала.
Ветер совсем не залетал туда, где он рыбачил. Ряби на воде не было. Ему было прохладно, но не зябко. Он захотел посмотреть на часы, но их на руке не оказалось. Видимо, снял или сняли, когда стряслась неприятность с пальцем. «Утром найдутся», – подумал он. Также он вспомнил, что телефон положил в свою сумку ещё по дороге, когда заехали так далеко от города, что связь прервалась.
Он посмотрел в небо. Луна была большая, но не идеально круглая. Очень большая. Такая, какой над городом не бывает. «Чепуха, – подумал он. – Расстояние до луны здесь такое же, как в городе. Она не может быть здесь больше или меньше. А отчётливее она здесь видна, потому что рядом нет источников света». Он так подумал, но при этом видел, что луна явно и много больше, чем над городом.
Он попытался вспомнить, можно ли по луне и звёздам определить приблизительно, который час, как по солнцу. Но не вспомнил. Не вспомнил, однако продолжил долго смотреть на луну. На ней были видны какие-то затемнения, похожие на материки или горные массивы, как на глобусе. От пульсирующей боли в пальце казалось, что и луна пульсирует. И звёзды пульсировали. Одна звезда явно мерцала то холодным звёздным светом, то красноватым. Он сначала даже решил, что это самолёт. Но звезда не двигалась, и он понял, что это звезда.
Вдруг совсем недалеко от берега, возле стоящих в воде камышей, что-то или кто-то всплеснул. Всплеснул резко и громко. Он вздрогнул, устремил свой взгляд туда, но увидел только расходящиеся по заводи маленькие волны. Луна в воде закачалась и распалась на части. Вместе с луной закачался его поплавок. А всплеснуло что-то немаленькое. Слух и зрение обострились, дыхание стало совсем тихим. Но плеск не повторился. А волнение на воде затихло. Тогда он поднял удочку, посмотрел на нетронутую наживку и забросил снасть на прежнее место.
За спиной у него ритмично посвистывала какая-то птица, с другого берега заводи и с реки доносились гулкие вздохи и писки других неизвестных и невиданных им птиц. Откуда-то из темноты иногда слышались тихие всплески, совсем не такие значительные, как тот, что случился рядом. В глубине камышей что-то периодически чавкало. Он не боялся этих звуков. Он знал, что в этих местах, в его родных краях, опасных и страшных тварей типа анаконд, аллигаторов или гигантских кальмаров не водится. Он не бывал за городом в своих родных местах, но всё же знал, что бояться в общем-то нечего. Виталий, возможно, и нафантазировал бы себе в темноте и в ночных звуках невесть что, но боль в пальце не давала свободы фантазии.
Из-за холма доносились взрывы смеха, иногда женский смех доходил до визга. Громкие мужские голоса что-то порой выкрикивали. Потом до него долетели звуки гитары и пения. Песню узнать было нельзя. Он не мог разобрать ни слов, ни мелодии. Но порадовался тому, что он не там, где играют и поют.
Так он и сидел. Мысли сквозь боль ползли медленные и странные. «Вот, в сущности, если прикинуть рационально… – думал он, – Палец, даже так называемый большой палец… Это же меньше процента моего тела. Намного меньше процента. По сути – это периферийный отросток. Он не является жизненно важным органом. Он далеко от сердца, мозга и других важнейших узлов и центров моего внутреннего устройства… Палец! Чепуха!.. А делать ничего не могу. Думать нормально не могу. Спать. Жить и дышать нормально не могу. Все функции наперекосяк, и настройки сбиты».