Болеславцы
Шрифт:
Звучный, страстный голос короля далеко разносился по площади, и с ужасом выслушал народ приговор.
Четыре парубка немедленно взялись его исполнить и убрали тело вместе с задавившим его бременем, когда среди зловещего молчания толпы раздался чей-то голос.
— Король, несправедлив твой приговор, не жадность убила его, а любовь. Родители его в тяжкой бедности, два брата ждут выкупа из плена; несчастный искал богатства не для себя, а ради тех, которых возлюбил больше, нежели себя…
Трудно было судить, слышал ли и понял ли король безвестные слова, ибо снова заиграли трубы,
Роковой случай, на время прервавший торжество, произвел большое впечатление на весь народ. Щедрость короля, неразумная жадность бедняка, Божья правда, безжалостный государев приговор, голос, осудивший суд судьи тяжким бременем легли на сердца всех, навеяли тревогу и недоумение. На лицах отражались то сознание важности случившегося, то огорчение, то страх… только король остался равнодушным. Он взглянул туда, где стоял Мстислав, и ощутил на себе его пристальный взор.
Еще миг, и Мстислав исчез в толпе… По дороге в замок, опустевшей и безлюдной, потому что даже стража от ворот ушла полюбоваться на золотое зрелище, прошел вскоре человек, одетый в простую сермягу, в мужицкой шапке и с посохом в руке. Темные волосы были зачесаны на лоб, шапка низко нахлобучена, воротник поднят так, что лицо было почти не видно. Наружу выбивались только черные усы да борода, и сверкала пара глаз. Он шел, внимательно осматриваясь, мерным шагом, и поступь его была тревожная, хотя простонародье и сермяжный люд всегда имели свободный доступ к королю, а со времен Киевского похода больше, чем когда-либо.
Видевшие на лугу Мстислава, верхом на лошади, со взглядом, устремленным на короля, и дерзкими глазами, может быть узнали бы по платью и осанке мужа Христи в шедшем к замку путнике. Действительно, это был Мстислав. Когда труп церковника вынесли, он сам пробрался сквозь толпу, оставил где-то лошадь и пешком пытался войти в замок. Мстислав шел осторожно, время от времени подымая голову и внимательно всматриваясь в женщин, толпами стоявших вдоль частоколов и оград.
Так он добрался до ворот. У замка никто не преградил ему пути, и он вошел в ворота, по-прежнему озираясь и засматривая во все углы.
Когда он вышел на площадку, где стояли панские хоромы, теперь почти пустые, так как в замке остались только немногие псари, сокольничьи да конюхи, прохожий, казалось, несколько заколебался куда идти. Он еще раз осмотрелся и направился дальше, к службам, резко отличавшимся от дворцовых построек короля и королевы. В сермяге, в жалкой обуви, Мстислав имел такой убогий и несчастный вид, что его можно было принять за нищего, тем более, что от первых же дверей он стал толкаться из сеней в сени, заглядывал с любопытством внутрь помещений, останавливался у окон и дверей, прислушивался…
Никого почти здесь не было; окна и двери были открыты настежь… Пройдя двое или трое сечей от помещений, все население которых глазело с валов на торжество, Мстислав друг вздрогнул и остановился… Он увидел через открытое окно развешанную по стенам женскую одежду, в которую алчно уставился глазами… потом он оглянулся и, быстро проскользнув
Прошло немного времени, и женщины, либо наскучив однообразным зрелищем, либо прячась от палящих лучей солнца и налетавших порой порывов ветра, стали сходить с валов, и поодиночке и попарно возвращаться в замок.
Показалась среди них и государева Христя, вся закутанная в белую фату… Она бегом направилась именно к тем сеням, в которых скрылся ее муж.
Она была одна, и, хотя, обернутая с ног до головы тонкой тканью, не могла пройти неузнанной; ибо всяк признал бы ее по изящной и ловкой походке, по стану и необычайной плавности движений… Никто… никто не сумел бы ни так пробежать, ни так остановиться, ни перегнуться телом, ни склонить головку…
С валов, перешептываясь, обернулись в ее сторону все красавицы и следили за ней взорами. Смеялись, пожимали плечами, показывали пальцами, а в звуке голосов предательски звенели нотки зависти и злобы.
Как только Христя вбежала в свои хоромы, так немедленно раздался ее громкий крик… отрывистый, короткий, исполненный страха и тревоги. Потом все стихло…
Никто не слышал ее отчаянного зова. Жилье Христи, в котором не было живой души, потому что вся прислуга разбежалась, было такое же нарядное, пышное и раззолоченное, как вся обстановка короля в его покоях.
Среди комнаты стояла Христя, бледная, заломив руки, с опущенною головой. Белая фата лежала на полу, а она сама осталась в узком, застегнутом до шеи платье, плотно охватывавшем ее чудный стан и спускавшемся до пяток широкими густыми складками.
Перед нею, у порога, стоял Мстислав, в грязной сермяге, с шапкою в руках, и горящими, полными слез глазами, пожирая жену. Глядел, дрожал, не мог вымолвить слова, плакал, не мужскими слезами, а как мать, нашедшая потерянное дитятко.
Вид мужа, у которого ее отнял король, на время лишил Христю присутствия духа: она боялась быть убитой. А Мстислав стоял, как околдованный, немой, бессильный… И хотя каждая минута промедления могла стоить ему жизни, если бы его здесь застали; хотя ему необходимо было торопиться и переговорить с женой, он обо всем забыл… и только любовался. Так они смотрели друг на друга, стараясь прочесть каждый на лице другого свою судьбу. Она искала, с чем пришел муж: с прощением или местью; он, есть ли в ней еще остатки той любви, ради которой он рисковал жизнью.
Женщина первая разгадала мужа и оправилась от страха. Она была своевольна, как ребенок, но понятлива и находчива. В ее черных зрачках пробежали огненные искорки…
— Христя моя, Христя! — воскликнул муж, протягивая руки. — Нет, ты не могла забыть меня, ты тоскуешь обо мне… ты, вернешься… Говори же, Христя, говори!
Женщина опустила глаза и сжала губы. Потом, бросив исподлобья полный тревоги взгляд, как будто хотела еще раз испытать мужа, заговорила торопливо:
— Да, да, да! Все сделаю, что хочешь, пойду, только… если теперь… кто-нибудь тебя застанет, если вернутся слуги… Тогда беда!.. Король ревнив, люди такие злые… спрячься… скройся где-нибудь до ночи…