Болезнь Китахары
Шрифт:
Но когда Беринг, запыхавшись, добрался до подъездной дороги, до исполинских сосен, которые чернее ночи высились на фоне беззвездного неба, там уже царила тишина. Пруд с кувшинками, сосны, заросли возле спящего дома — всё было объято покоем. Собачья стая и та молчала.
Он позволил нескольким собакам пойти вместе с ним в дозор. И хотя даже в потемках хорошо их различал, все ж таки ни команд шепотом не подавал, ни амбрасовскими ласкательными кличками не называл. Не поощрял своих спутников, не трепал по холке, не хвалил, но и домой не гнал, разрешал бежать рядом и с каждым шагом все глубже погружался в свою глухую ненависть. Док Моррисон обещал, что дыры во взгляде просветлеют и в конце концов исчезнут. Стало быть, он мог обещать поджигателям, что разыщет их хоть дома, хоть в каком укрытии или тайнике. Он поклялся разыскать их. Сам того не замечая, Беринг говорил вслух.
Собаки насторожились: чего он хочет? Не поймешь — бормочет какую-то невнятицу. Они бежали рядом, то и дело приостанавливались, вывесив язык и часто-часто дыша, смотрели на него, а один из короткошерстных метисов, в жилистых пятнистых телах которых как бы сосредоточились сила и злобность, нюх, страсть к охоте и все прочие свойства стаи, в замешательстве затявкал, и тотчас во мраке — близко и далеко-далеко — на минуту-другую поднялся неимоверный лай и вой. Беринг внимания на это не обратил. Точно оглох. Целиком ушел в воспоминания: снова ползли по стальному корпусу «студебекера» швы сварки, снова вспыхивали и гасли огненные следы его труда, превратившего развалюху в воплощенную мечту. Железный прут в ладони казался ему ручкой сварочного аппарата времен Большого ремонта, он опять варил швы, один за другим, опять обрабатывал дверцы кувалдой, придавая им форму крыльев стремительной птицы в пикирующем полете, опять выковывал клюв и когти радиаторной решетки, выковывал десятки, сотни когтей и вонзал их в глумливые физиономии Моора, в виски, щеки, глаза этих ухмыляющихся рож, которые мелькнули перед ним в пыльном вихре посадки, рвал и кромсал все, чем запомнился ему час возвращения. Он скорбел о своей машине.
Завершив обход и в девятый, десятый, одиннадцатый раз шагая мимо деревянных колонн веранды, мимо изъеденных непогодой фавнов парадной лестницы, он ударял прутом по краю пустого бассейна, окруженного танцующими нимфами, выстукивал короткие, жесткие сигналы своей бдительности на проржавевших фигурных водостоках, дождевых желобах, а то и на замшелой голове фавна. Ставни музыкального салона были открыты. Если Собачий Король лежит без сна в своем логове, пусть слышит, что и Телохранитель не спит и жаждет схватить его врагов и отколотить их и задавить всякую искру, коль скоро она перескочит из Моора в его погибающее королевство... Пусть Армия на подходе и оставаться в приозерье больше нельзя и всем им придется исчезнуть, всем — камнеломам, солеварам и капканщикам, а равно секретарям и агентам, — он, Беринг, телохранитель Собачьего Короля, даже сейчас, во мраке, чувствует, как к нему возвращается давняя зоркость, и будет оборонять виллу «Флора» от моорских вплоть до дня и часа отъезда, и не упустит случая отомстить поджигателям за гибель «Вороны».
Единственный свет, который и теперь еще поверх набережной и развалин гостиниц добирался на высоту виллы «Флора», шел от бивачных костров возле «Бельвю». Порой долетало и далекое урчание какого-то агрегата, в зависимости от направления ветра то громче, то опять тише. Но и в бинокль Беринг не обнаружил других видимых знаков присутствия Армии — только этот неспокойный красный отблеск в кронах платанов над гостиничной прачечной. Как несчетные карательные экспедиции до них, так и солдаты белобрысого капитана поставили свои палатки под черными балконами и пустыми глазницами окон некогда самого фешенебельного из прибрежных отелей. Однако на сей раз, устроив лагерь, они не развернулись в цепь, не прочесывали окрестности в поисках убийц и бритоголовых бандитов. А ведь на сей раз, черт побери, вовсе незачем ходить для этого в горы, в глухомань, достаточно руку протянуть, чтобы взять поджигателей под стражу, прямо у них дома или хоть на плацу, — только вот на сей раз солдатам было плевать на врагов Собачьего Короля, пусть даже это и их враги тоже.
Когда вертолет в туче пыли опять поднялся в воздух, набрал высоту и, превратившись в темную гудящую точку, исчез над снежниками Каменного Моря, эти солдаты, будто усталый отряд инженерных войск, принялись укреплять подручными материалами шпунтовые сваи пароходной пристани и укладывать поверх настила железные листы — для проезда техники. И меж тем как «Ворона» догорала и дым черными клубами плыл над озером, а капитан и Собачий Король штудировали в секретариате оперативную карту, расчерчивая приозерье красными волнистыми линиями и кругами и прихлебывая секретарский самогон, Беринг молча ждал у открытой двери и слушал, как эти двое разговаривали на языке победителей — и даже смеялись. Понял он только, что Амбраса костер у пристани тоже ничуть не интересовал и что он «в упор не видел» толпу зевак на плацу, поджигателей, своих недругов.
"Птица нам больше не нужна, — сказал Амбрас, сказал ему , вернувшемуся с равнины, чтобы защитить эту птицу и весь Собачий дом от вандализма, и зависти, и алчности Моора. — Птица нам больше не нужна. Мы поедем на тягачах, в бронемашинах, в джипах... С завтрашнего дня можешь выбирать. Армия уже на подходе. Ты вернулся с передовым отрядом, понимаешь, это просто передовой отряд".
Завтра. Армия. Птица нам больше не нужна. Армия на подходе. И прибудет она не через месяц и не через год, как всего несколько дней назад говорил сам же Собачий Король. Она прибудет завтра и предъявит свои права на земли, завоеванные десятилетия назад. Потому что теперь, когда последние вооруженные противники сгорели в огне Нагой или разбежались, когда уже нет такой силы, которая в состоянии атаковать Армию мироносца или хотя бы оказать ей сопротивление, — теперь воинам Стелламура нужны горы, озеро, холмы, Каменное Море, чтобы в беспрестанных маневрах, на искусственных полях сражений поддерживать свою боеготовность впредь до того часа, когда новый, безымянный еще враг вырвется из руин угасших городов, из руин будущего.
— Пускай приходят. Пускай себе приходят, — бормотал Беринг, а собаки недоуменно слушали. Пускай приходят, мироносцы эти, и перепахивают своими маневрами весь здешний край до самой зоны лесов и даже до ледников. Ему плевать. И пускай моорские, а с ними прочие обитатели этого треклятого прибрежья, все эти поджигатели и отродье поджигателей не смогут больше отличить свои поля и выгоны от горных дебрей, а свои последние поломанные машины — от выжженного остова, который холодным памятником злобы валялся теперь у пристани.
Ночь миновала в морозной тишине, а утро застало Беринга на веранде: он спал в плетеном кресле Собачьего Короля, спал, невзирая на холод, только дыхание белыми облачками пара таяло в воздухе. На прибрежных лугах искрился иней. Настала осень.
Разбудил Телохранителя далекий рокот; в первую минуту он было решил, что слышит мотор «Вороны», и так резко вскочил, что наступил на железный коготь, который во сне выронил из рук. Споткнулся и упал прямо на собак, дремавших возле кресла. Рокот нарастал, но Беринг еще прежде, чем поднялся на ноги, успел сообразить, что слышит не один мотор, а сразу много. Так могла рокотать лишь Армия. Победители Ораниенбурга и Кванджу, триумфаторы Сантьяго и Нагой — колонна автомобилей для эвакуации, тракторов, грузовиков, танков и джипов шла вдоль камышников к Моору... А Моор, жители которого собрались на плацу, где колонна в конце концов и остановилась, — Моор вспоминал: этот грохот, этот лязг, эти запорошенные пылью солдаты, глядящие в пространство, будто глухие к любому зову, а уж тем паче к любой просьбе, — все это было как в последние дни войны, нет, это и была война.
— Армия дала, Армия и берет, — прокаркал нынче утром из динамиков на плацу голос капитана; Беринг тщетно искал хозяина в салонах и коридорах Собачьего дома и даже в парке, потом бросился следом за колонной к плацу, к секретариату, бежал сломя голову. Там он наконец-то нашел Собачьего Короля, в обществе капитана. Оба стояли на танке. Но только капитан держал в кулаке микрофон и пытался перекричать грохот техники. Армия дает, Армия и берет. Хвала Армии!
Моор стоял напротив оккупантов — беспорядочными ропщущими кучками. Никакого приказа насчет общего сбора на плацу не было, но все больше и больше народа спешило туда по улицам и переулкам. Тем, кто из любопытства явился пораньше, вскоре пришлось сдерживать напор вновь прибывших, иначе бы их самих припечатали к гусеницам и колесам или еще того хуже — к кордону пехотинцев, которые в любую минуту могли открыть огонь.
Точь-в-точь как комендант начального периода оккупации, капитан стоял у башни танка и временами прерывал свой крик, чтобы указать шоферу армейского грузовика или эвакуационной машины место парковки. На глазах у Моора колонна совершала перестроение, как для боя. Дизельный чад туманил обзор. Грохот моторов мало-помалу слабел. И вот уже слышен только голос из динамика. Но большую часть того, что он выкрикивал, можно было и так прочитать в листовках, которые двое солдат разбрасывали с платформы грузовика.