Шрифт:
Больная мысль
I
Мы встретились с ним, как обычно. Я только что закончил, свою утреннюю партию в гольф и, попрощавшись со своими партнерами, направился к дальней стороне площадки.
Он уже ждал меня, и еще издали помахал рукой. Так мы встречались с ним каждый день вот уже почти месяц; я после гольфа, он после своей прогулки по сумрачному лесу. Встречались для того, чтобы вместе возвращаться: к ленчу длинным путем – лесной тропинкой вокруг озера, в маленький курортный городок на севере Италии, где и он, и я, снимали небольшие коттеджи.
– Здравствуйте, Артур! – протянул он мне свою узкую белую ладонь.
– Доброе утро, мистер Пристлей!
– Вы выиграли сегодня?
– Да, но с очень небольшим преимуществом.
Он улыбнулся и жестом пригласил отправиться
Я не спешил его догонять. Смотря в его немного сутуловатую спину, я в который раз задавал себе вопрос: что может быть общего между ним и мной? Мы ведь явно принадлежали к разным слоям общества, да к тому же он был и старше меня лет на тридцать, тридцать пять. И единственным объяснением нашей, так сказать, дружбы, я находил то, что по роду своей деятельности я умел слушать, умел слушать профессионально, подыгрывая и помогая собеседнику взглядом, выражением лица, заставляя его проникнуться ко мне доверием и раскрыться до конца. А мистер Пристлей любил говорить и очень любил, когда его внимательно слушали…
Я хорошо помню, как мы с ним познакомились. Это произошло совершенно случайно. Как-то ранним апрельским утром я шел по этой самой тропинке, спеша сыграть свою очередную партию в гольф. И так бы и прошел бы мимо, но что-то меня остановило, и я посмотрел влево. Немного в стороне от тропинки, на свежем сосновом пне сидел пожилой джентльмен. Его голова была слегка наклонена к плечу, а глаза закрыты. Шляпа лежала на коленях, трость прислонена к растущему рядом дереву. Он сидел так неподвижно, что казался изваянием. Я страшно любопытный, наверное, как и все журналисты. По этой то причине я и остался стоять на месте, совершенно открыто за ним наблюдая, хотя и опаздывал к началу партии в гольф.
– Слышите? – неожиданно обратился ко мне джентльмен, открыв глаза и повернувшись в мою сторону.
Я на мгновение растерялся, не зная, что ему ответить. Да и это неожиданное обращение сбило меня с толку. Мне казалось, что он спал или, в крайнем случае, ничего не видел и не слышал вокруг себя. Но теперь было понятно, что я ошибся.
– Лес просыпается, – подсказал он мне.
Я прислушался, но ничего не услышал. Мое лицо, скорее всего, выражало глупое удивление. Он окинул меня недовольным взглядом, а заметив за спиной клюшки для гольфа, сердито спросил:
– Вы, очевидно, молодой человек, относитесь к тому типу бездельников, которые только и знают, что размахивать этими палками и гонять по полю мячи?
Я рассмеялся. Что-что, а спорт я все же считал более важным занятием, чем вздохи по порхающим бабочкам, или распускающимся на лугу цветочкам.
– Вы смеетесь, и это очень прискорбно, потому что современное молодое поколение не задумывается над природой жизни. Она устроена куда сложнее, чем считаете вы. И от этого все ваши беды.
Так началась его первая для меня лекция. Я и не заметил, как мы уже вместе шли по тропинке в сторону площадки для гольфа. А когда мы пришли на место, неожиданно пригласил на ленч, после того, как я закончу свою партию в гольф. Позднее я выяснил, что он преподавал философию в Кембриджском университете, и вот уже несколько лет, как ушел в отставку, но все по-прежнему нуждается в студентах. Я для него был находкой, заменяющий с успехом целую аудиторию. Но мне порой казалось, что он вводил меня в курс такой философии, которую не слышал никогда не один студент Кембриджа…
Прогулки в южных отрогах Альп никого никогда не оставят равнодушным. Даже мне, лишенному всяких сантиментов, доставлял удовольствие ежедневный, казалось бы надоевший, маршрут. А может быть, удовольствие доставляли мне беседы на странные темы, от которых становится немного не по себе, а то и вовсе жутко. Почему человека так тянет на все странное и таинственное?
Тропинка круто поднималась из ущелья на плато, с которого открывался вид на озеро на наш городок на противоположном его берегу. Мы шли пока молча, потому что на подъёме моему спутнику говорить было трудно. Но я знал, что поднявшись наверх и отдышавшись, он окинет взглядом синее, до неестественности, озеро и начнет для начала разговор на какую-нибудь отвлеченную тему: что-нибудь о хорошей погоде, поющих птичках или цветущих вокруг желтых, красных и сиреневых цветочках, и только затем последует что-нибудь серьезное и неожиданное; такое, что отвергается моим сознанием.
Наконец, к большому удовольствию мистера Пристлея, мы поднялись на плато. Далее тропинка пойдет без спусков и подъемов примерно километра два, затем начнет постепенно снижаться и извиваясь, огибать глубокие лощины, а уже в самом конце пути пройдет рядом с берегом озера.
Мой спутник остановился и повернувшись лицом к озеру, глубоко вздохнул. Я спрятал улыбку и приготовился слушать.
– Средняя весна, Артур, очень приятное и красивое время года, – не замедлил начать он. – Средней, я называю уже не раннюю, но и еще не позднюю весну. То самое время, когда только, только распустились первые листочки; молоденькая травка покрыла зелёным ковром землю; слышатся радостные трели птиц; солнце яркое и тёплое; небо синее-синее, и по нему плывут легкие, белые, редкие облака. И что самое важное для меня в это время года, это то, что еще не начался туристический сезон. Городок, который так любезно нас приютил, еще спокоен и несуетлив, также как и его окрестности, и где, можно бродить часами и не встретить ни души.
Мы, не спеша, пошли дальше. Тропинка была довольно широкой, и я без труда мог идти рядом со своим философом. Он тем временем продолжал:
– А пройдёт совсем немного спокойных дней, и как несколько тысячелетий назад, толпы варваров, перевалив через Альпы, заполонят всю Италию.
Я хотел было заметить, что туризм весьма прибыльное дело в этой стране, что к примеру провинция Трентино только и живет тем, что принимает и зимой и летом десятки тысяч отдыхающих со всего мира. Но пока я размышлял, сказать это мистеру Пристлею или нет, он уже переключился на другую тему; тему, которая, как и все предыдущие, не так легко нашла во мне понимание.
– Но давайте, Артур, поговорим о другом.
Этот резкий переход сразу заставил меня позабыть о провинции Трентино, о трелях птиц, о голубом небе. Лицо моего спутника приняло серьезное выражение, не оставив на нем ни следа прежней восторженности, перед окружающей природой.
– Я давно хотел рассказать вам о вирусе больной мысли. Хотел рассказать вам, потому что больная мысль – это страшнее, чем все взятые вместе болезни нашего столетия. Её появление нельзя предотвратить мерами предосторожности, как к примеру вирус СПИДА. Её нельзя распознать заранее, как злокачественную опухоль. Она приходит внезапно и полностью овладевает человеческим рассудком. Хотя и сейчас, немало заражённых ею, но чем дальше, тем больше больная мысль будет распространяться по Земле. Это будет болезнь двадцать первого века, когда эпидемия больной мысли будет свирепствовать по всему миру.
Мистер Пристлей снял шляпу и вытер со лба платком пот, затем, помолчав с минуту, заговорил снова:
– Больная мысль существует издревле, и больные ей тоже были всегда. И напрашивается вопрос, чем же выражена эта болезнь? Спросите, Артур, любого врача психотерапевта, знает ли он истинную природу сумасшествия? Нет, они не знают. Они не там ищут причины. А в психиатрических клиникам содержатся не кто иные, как пациенты пораженные больной мыслью. Причины психических расстройств кроются именно в этом вирусе. Вижу, Артур, у вас готов сорваться с губ вопрос: так что же такое больная мысль? Для этого мне нужно объяснить вам природу человеческого мышления. Наши с вами мысли состоят из двух видов. Первые – это собственно наши, то есть рождённые в нашем сознании. Вторые – это пришедшие к нам извне. Теперь я вижу, что вам не понятно откуда это извне. Прошлый раз я кажется, Артур, вам говорил, что живая материя окружает нас повсюду, что мертвой материи, не существует. А еще раньше мы с вами выяснили, что живая материя и сознание составляют единое целое. То есть мы пришли к тому, что любая материя это сгусток мыслящей энергии. Теперь представьте, что материя излучает эту энергию, а человеческий мозг устроен, как радиоприёмник, принимающий эти излучаемые мысленные волны. Но человек пока не может управлять этим процессом. Мысли приходят стихийно отовсюду, от любой материи, будь то камень, дерево или белковая её организация. Мысль не нуждается в понимании, если даже она приходит из материи, жизнь которой основана на обмене углерода или кремневой основе. Мысль выше всего. Это уже потом в сознании человека она переходит в образ, и еще далее в слово. И именно поэтому нам кажется, что наши размышления исходят от нас самих. Так вот мы теперь вплотную подошли к вопросу, что такое больная мысль. Вы меня понимаете, Артур?