Больничные истории
Шрифт:
Задуматься впервые – о возможном влиянии болезни отца на здоровье трех его детей – заставила меня моя мама. Вот как это было.
О том, что у мамы будет третий ребенок, я узнала в 14 летнем возрасте. Не сказать, что у меня было настроение по этому вопросу, характерное для эгоистичных подростков. Нет. Никаких возмущений и протестов у меня не было. В целом, к самому факту рождения ребенка я отнеслась нормально. Вокруг было много знакомых и соседей, и почти у всех было по нескольку
Тем не менее, я помню, что у меня, несмотря на юный возраст, возник один сложный вопрос к маме. Но задать его я не решилась. Тогда не решилась. Но когда она заговорила сама – а было это примерно в 2001 или 2002 году – об этом своем решении в 35-летнем возрасте родить третьего ребенка, я высказала свое отношение к этому факту.
Папа на момент этого разговора уж находился на пороге своей кончины. Картина его болезни была ужасной. Я и младшая сестра (она врач) – перечитывали горы литературы по этой болезни. Конечно, обсуждали причины болезни, симптомы, последствия – при маме.
Мама очень переживала. Ей пришлось пять лет нести на себе нелегкую ношу – ухаживать за больным отцом 5 лет в условиях деревни, а также принять страшное решение о его госпитализации.
И вот, когда папа уже умирал в больнице, видимо, обдумав все, что мы рассказывали про эту болезнь, мама сказала мне как-то:
Мама: Болезнь эта бывает наследственной, как написано в книжке. Значит, она может передаваться детям. Я родила ребенка в 36 лет. Отцу было 42. Значит, судя по сведениям об инкубационном периоде болезни, я родила ребенка от уже очень больного мужчины. Мне тревожно – вдруг это передалось ребенку?
Честно говоря, я была настолько занята мыслями о самом отце и его болезни, что на тему наследственности еще не размышляла – только, когда оценивала папину родню – не было ли у кого признаков БП. И мамины слова напугали меня. Я задумалась и мгновенно поняла, что ее опасения небеспочвенны. И я ответила ей:
Я: Скорее всего, на момент зачатия младшей сестры папа был уже очень болен. Но я хотела тебя спросить еще в 14 лет вот о чем. Тогда, в то время мы не знали о болезни отца. Но ведь поведение твоего мужа было тогда, мягко говоря, не способствующим принятию решения о рождении нового ребенка. С таким поведением мужа женщины обычно подают на развод, а не рожают третье дитя. Ты ведь незадолго до беременности ходила в партком писать на папу жалобу – настолько он распоясался насчет пьянок и гулянок. Я в 14 лет, и то удивилась: собралась рожать. Разве ты не знала, что от пьяницы опасно рожать ребенка?
Мама: Но ведь в целом он был хорошим мужем. Заботился о семье и приносил всю зарплату
Я: Не прослеживается логическая цепочка в твоих суждениях. От алкоголика может родиться больной ребенок, вне зависимости от факта – приносит он жене зарплату или нет. Ребенок может оказаться больным по физиологическим причинам, его здоровье на момент рождения от зарплаты отца не очень-то зависит. О генетическом здоровье ребенка принято – в цивилизованном обществе – задумываться до его зачатия, а не через 30 лет после его рождения.
Мама: Да, я тогда не подумала об этом. Да и потом не думала. Ребенок родился здоровым. Сейчас ей 30 лет, она врач. Родила здорового ребенка. Все нормально. Но болезнь ее отца меня пугает. Ведь она может развиваться долгие годы. Поэтому я стала к младшей дочери внимательнее приглядываться – и увидела в ее поведении черты, похожие на поведение ее отца в том же возрасте. А что, если у нее тоже начнет развиваться эта же болезнь?
Я: Это возможно. И это страшно.
После этой беседы с мамой я крепко задумалась. Стала размышлять о сестре, вспоминать детали ее поведения, суждений. Сравнивать с отцом. И с каждым днем от этих размышлений мне становилось все страшнее и страшнее – похоже, что сестра что-то унаследовала.
Сегодня мне страшнее – еще больше. Так как я пришла к выводу, что отец был болен не с 30 лет, а с 2-х, и на момент рождения старших детей, он тоже уже был болен.
Я не генетик, и я понятия не имею, как, в какой степени, каким образом, когда и как быстро болезнь в одном месте организма влияет на формирование уже искаженных клеток в другой сфере. Но я думаю, что это происходит. В нашем организме настолько все взаимосвязано, что начавшееся разрушение мозга не может не отразиться на программах всех других органов. И от этих мыслей мне страшно.
Я родилась – папе было 27. Сестра – средняя – родилась через четыре года.
Сегодня я пришла к неутешительному выводу, что ген, код, пароль, символ, информационный сбой – как угодно можно назвать то, что передается при наследственной передаче болезни – получили все трое детей моего отца. Третья сестра, возможно, получила отягощенный вариант, так отцу на момент ее зачатия был 41 год, и он был болен не только ПБ, но и алкоголизмом, к этому времени.
Вероятность этого очень высока. Это – моя версия.
Теплится, однако, у меня надежда, что половые клетки человека как-то особым образом защищены, и не так быстро подвергаются болезненным изменениям. Ведь иначе человечество бы уже повымирало. Вдруг этот процесс более долгий, чем я думаю? И у нас, хотя бы у старших детей отца, ген болезни еще отсутствует.
Конец ознакомительного фрагмента.