Большая грудь, широкий зад
Шрифт:
— Скотину покормила?
— Покормила, матушка.
— Курятник закрыла?
— Закрыла, матушка.
Свекровь с хлюпаньем сделала большой глоток супа.
— Все люди пельмени со свининкой трескают, а мы пирожки с костями, как собаки… — недовольно пробурчал Шоуси, выплюнув кусочек кости.
Люй зло стукнула палочками по столу:
— Да тебе ли быть недовольным!
— Но у нас ведь столько зерна в закромах, столько денег в комоде, — не унимался тот. — Для чего их хранить?
— Сын верно говорит, — вступился Фулу. — Должна быть и нам награда за труды.
— Так чьё это всё — и зерно, и деньги? — кипятилась Люй. — Вот протяну ноги, отправлюсь на западные небеса, неужто всё добро с собой в гроб заберу? Разве это всё не ваше?
Сюаньэр стояла,
Люй с грохотом поднялась из-за стола и зашла в дом.
— Вот что я вам скажу! — послышался оттуда её крик. — Завтра у нас будет жареная лапша с мясом, яичница, курицу зарежем, блинов напечём, пельменей налепим! Проживём не проживём — какая разница? Должно быть, кто-то из предков семьи Шангуань грех какой совершил, что мы взяли в дом не разбери кого — не бабу, не мужика: не рожает, только хлеб даром ест. Приходит нашему роду конец. Для кого тут экономить? Давай, мети всё подчистую, вываливай!
Сюаньэр закрыла лицо руками и разрыдалась.
Люй разоралась ещё пуще:
— Она ещё реветь смеет, так и так твою бабушку! Три года впустую кормим, не мальчика, так хоть бы девку родила. Как бы не так, даже не серанула громко ни разу. Зачем нам такую дармоедку держать? Возвращайся-ка ты завтра к своей тётке. Не позволю, чтобы из-за тебя род Шангуань на нет сошёл!
Всю ночь до рассвета Сюаньэр проплакала. Когда Шоуси стал пристраиваться к ней, она безропотно стерпела.
— У меня везде всё в порядке, — проговорила она сквозь слёзы. — Может, это с тобой что?
— Не снести курочке яйца, так сразу на петуха кивает! — зло буркнул Шоуси, забираясь на неё.
Глава 58
Завершилась жатва, близился сезон дождей, и, по обычаю, невестки возвращались в дом родителей, чтобы провести там самое жаркое время года. Из тех. кто был замужем три года, большинство одного ребёнка уже вели за руку, другого, грудного, несли, гордо выпятив барабанчики грудей и перекинув через плечо сумку с заготовками для тапочек. Бедняга Лу Сюаньэр брела к тётушкиному дому с опухшими от слёз глазами, храня на теле поднесённые мужем синяки, в ушах — непристойные ругательства свекрови и сжимая в руках маленькую котомку. Тётушка — человек близкий, но родной матери не заменит. В доме тётушки горе приходилось держать при себе и всячески делать вид, что всё хорошо.
Тётушка с её проницательностью всё поняла с первого взгляда:
— Нет ещё?
Из глаз задетой за живое Сюаньэр, как жемчуг с разорванной нити, хлынули слёзы.
— Странно, — пробормотала тётушка. — За три года с лишком что-то уж должно было получиться.
За столом Юй Большая Лапа, углядев синяк на руке Сюаньэр, так и взвился:
— У нас нонче республика, а некоторые тут позволяют себе так обращаться с невестками! Ух и разозлили они меня, так бы и спалил черепашье гнездо этих Шангуаней!
— Даже едой не заткнуть твой поганый рот! — цыкнула на него тётушка.
Еды у тётушки было полно, но голодная Сюаньэр ела очень скромно. Дядюшка подцепил икры и бухнул ей в чашку.
— Дитя моё, огульно обвинять семью свекрови тоже нельзя, — рассуждала тётушка. — Зачем берут сыну жену? В первую очередь, чтобы род продолжить!
— Ты вот тоже не продолжила мой род, — сказал дядюшка. — А ведь я был очень добр к тебе, верно?
— Не встревал бы ты, а? Вот что, приготовь-ка осла и отвези Сюаньэр в уезд, надо показать её доктору по женским делам.
Верхом на осле Сюаньэр ехала среди полей и лугов дунбэйского Гаоми с его густой сетью рек и речушек. Над головой плыли стада белых облаков, небо в разрывах между ними казалось особенно голубым. Бирюзовые посевы и луговая трава тянулись вверх, используя любую возможность пробиться к солнцу, и узкая дорожка терялась в зарослях. Ослик трусит, покачиваясь, то и дело тянется мордой в придорожную траву, чтобы сорвать алый цветок. «Аленький цветочек, лазорево вино, шла себе невестка с зятем заодно. Закатилось солнце, опустилась тьма, ночь в цветочном ложе провела она. Обнимались-миловались, а на новый год принесла цветочных щеников приплод». Слова песенки, которую она слышала когда-то в детстве, то наплывали откуда-то издалека, то уплывали, и душу Сюаньэр переполняла безграничная печаль. Придорожный пруд соединялся с канавой. В желтоватой воде снуют стайки рыбок. Зимородок, неподвижно сидящий, нахохлившись, на толстом стебле, вдруг камнем падает в воду, а выныривает уже с поблёскивающей рыбёшкой в клюве. Под палящим солнцем от земли поднимается пар, всё вокруг полнится звуками бьющей ключом жизни. В воздухе застыли сцепившиеся хвостами стрекозы. Две ласточки носятся друг за другом, чтобы спариться. По дороге прыгают маленькие лягушата, у которых только что отвалились хвосты; на стеблях травы видны вылупившиеся из яиц крошечные саранчата. В траве за матерью-крольчихой едва поспевают новорождённые крольчата. Плывут за мамой дикие утята, рассекают розовыми лапками водную гладь, оставляя за собой мелкую рябь… «И у кроликов, и у саранчи есть потомство, почему же у меня не выходит?» Перед глазами, словно наяву, возник мешочек для вынашивания детей, который, по рассказам, висит у неё в низу живота, как у всех женщин, а в нём пусто, ничего нет. «Силы небесные, матушка-чадоподательница, прошу, пошли мне ребёночка…» Ей представилось белое лицо и миндалевидные, как у феникса, глаза матушки-чадоподательницы. В небесах над лугами восседает она на покрытом зелёной чешуёй цилине, [276] под челюстями у него усы, на шее — золотой колокольчик. Алое облачко венчает её голову, а у ног послушно стелятся белые облака. «Матушка, милая, даруй мне пухленького мальчика, что у тебя на руках, бью челом без числа». Исполненная благоговения, она расчувствовалась до слёз, в ушах звенит золотой колокольчик спускающегося к ней цилиня. Матушка послала ей пред очи этого пухленького мальчика. Она чувствует аромат, исходящий от матушки и от тельца мальчика…
276
Цилинь — мифический зверь, изображаемый в виде однорогого оленя, покрытого пластинами, как носорог; считается предвестником счастливых событий.
Дядюшке почти сорок, но, несмотря на возраст, он остался большим озорником. Бросив поводья, он предоставил ослику с Сюаньэр идти самому, а сам бегал по раскинувшимся у дороги лугам. Нарвав цветов, сделал венок, водрузил ей на голову — мол, от солнца — и гонялся за птичками, пока совсем не запыхался. Забравшись подальше в луга, нашёл дикую дыню с кулачок и принёс Сюаньэр. Ешь, говорит, сладкая. Откусила кусочек — рот свело от горечи. Дядюшка закатал штанины, забрался в воду, выловил двух смахивающих на арбузные семечки жуков и, зажав их в ладони, потряс с криком:
— Превращайтесь! — А потом поднёс под нос Сюаньэр: — Чем пахнет?
Сюаньэр лишь отрицательно мотнула головой.
— Арбузными семечками, — заявил он. — Это арбузные жуки, семечки в них превращаются.
«Просто большой ребёнок этот дядюшка, — подумала Сюаньэр. — Баловник он, забавник».
Осмотр у врача выявил, что Лу Сюаньэр абсолютно здорова.
— Ну они мне заплатят, эти Шангуани! — негодовала тётушка. — Ясное дело, сыночек у них выхолощенный, как мул, а они над нашей Сюаньэр измываются!
Но дойдя почти до ворот Шангуаней, повернула назад.
Десять дней спустя вечером, когда дождь лил как из ведра, тётушка наготовила еды, даже вино в дядюшкином чайнике подогрела и поставила на стол, и они с племянницей уселись друг против друга. Тётушка достала две зелёные чашечки, одну поставила перед Сюаньэр, другую перед собой. На столе горела свеча, на стене за спиной тётушки подрагивала её тень. Когда она наливала вино, Сюаньэр заметила, что руки у неё дрожат.
— По какому случаю вино, тётушка? — обеспокоившись, поинтересовалась Сюаньэр. Было предчувствие, что должно произойти нечто важное.