Большая грудь, широкий зад
Шрифт:
Матушка захворала. От обжигающе-горячего, как снятая с жаровни железная посудина, тела шёл скверный дух. Мы сидели вокруг и таращились на неё. Матушка лежала, закрыв глаза, и с обсыпанных прозрачными пузырями губ срывались вереницы страшных слов. Она то громко вскрикивала, то тихо бормотала — иногда весело, иногда печально: «Господи… Пресвятая Богородица, ангелы… демоны… Шангуань Шоуси… пастор Мюррей… Фань Сань… Юй Сы… старшая тётушка… второй дядюшка… дед… бабка…» Имена китайских демонов и иностранных святых, людей, ныне здравствующих и отошедших в мир иной, уже известные нам истории и новые любопытные повествования — всё это беспрестанным потоком
Матушкины крики встревожили хозяина гостиницы, и он приплёлся к нам, таща своё дряблое тело с обвисшей кожей. Дотронулся до её лба, тут же отдёрнул руку, и его усыпанное бородавками лицо отразило панический ужас:
— Быстро за врачом, помрёт ведь! — И оглядев нас, обратился к четвёртой сестре: — Ты, что ли, старшая? — Та кивнула. — Почему врача не зовёте? Ну, не молчи же, барышня!
Сестра разрыдалась и бухнулась на колени:
— Дядюшка, яви милость, спаси нашу маму!
Хозяин задумался:
— А сколько у вас денег?
Сестра вытащила из-за пазухи у матушки несколько бумажек:
— За эти деньги мы продали нашу седьмую сестру, дядюшка.
— Пойдём со мной, — сказал тот, взяв деньги. — За доктором сходим.
Матушка пришла в себя, когда вырученные за седьмую сестру деньги закончились.
— Глаза открыла! Мама глаза открыла! — радостно закричали мы.
Матушка подняла руку и погладила каждого по лицу.
— Мама… мама… мама… мама… — повторяли мы.
— Баба… баба… — забубнил даже жалкая козявка Сыма.
— А она?.. — Матушка вытянула руку.
Четвёртая сестра взяла малышку, завёрнутую в соболью шубу, и поднесла к матушке. Та дотронулась до ребёнка, закрыла глаза, и из них выкатились две слезинки.
Вскоре заявился хозяин с печальной миной на лице.
— Не сочти за жестокосердие, барышня, но мне тоже семью кормить надо, — обратился он к четвёртой сестре. — У вас постой не оплачен за несколько дней, еда опять же, масло для лампы, свечи…
— Дядюшка, — взмолилась сестра, — благодетель вы наш, долг мы непременно заплатим, прошу только — не выгоняйте, пока матушка не оправилась…
Утром восемнадцатого дня второго месяца тысяча девятьсот сорок первого года Сянди вручила уже совсем оправившейся матушке пачку денег:
— Мама, долг хозяину я уже вернула, это то, что осталось…
— Откуда у тебя деньги, Сянди? — ахнула матушка.
— Забирай братишек и сестрёнок, мама, и возвращайтесь домой, — грустно улыбнулась сестра. — Здесь мы не дома…
Побледневшая матушка схватила её за руку:
— Сянди, скажи матери…
— Мама, я продала себя… Цена неплохая, хозяин помог, торговался не знаю сколько…
Мадам осматривала четвёртую сестру, как скотину.
— Тоща слишком, — в конце концов заявила она.
— Мешок риса — и будет то, что надо! — нашёлся хозяин.
— Двести, от моей доброты душевной! — выставила два пальца мадам.
— Уважаемая, у этой девочки мать больная и целый выводок младших сестёр, накинула бы ещё… — продолжал торговаться хозяин.
— Охо-хо, в наши дни, как говорится, в ворота добродетельных не достучишься! — хмыкнула мадам. Хозяин продолжал канючить, а четвёртая сестра бросилась на колени. — Ладно, человек я добросердечный. Двадцать сверху, и это крайняя цена!
Услышав ответ Сянди, матушка закачалась и медленно сползла на пол.
В это время из-за двери донёсся громкий сиплый голос:
— Давай, пойдём уже, барышня, сколько мне здесь прохлаждаться, тебя дожидаясь!
Опустившись на колени, четвёртая сестра поклонилась матушке в ноги. Потом встала, погладила по голове пятую сестру, потрепала по щеке шестую, щипнула за ушко восьмую и торопливо чмокнула меня в щёку. Потом всё же ухватила меня за плечи и качнула из стороны в сторону. На лице её отразилась буря эмоций, оно напомнило мне цветки сливы в снегопад.
— Эх, Цзиньтун, Цзиньтун, расти большой и вырастай скорей, у семьи Шангуань только на тебя и надежда! — Она окинула взглядом комнату, и из горла у неё вырвался тоненький, как писк цыплёнка, всхлип. Прикрыв рот рукой, будто её тошнило, она опрометью бросилась к двери.
Глава 16
Мы думали, что по возвращении обнаружим лишь трупы Линди и Шангуань Люй, но всё оказалось совсем не так. Жизнь во дворе кипела. Под стеной дома двое молодцов, склонив свежевыбритые головы, усердно починяли одежду. Было видно, что мастерства в обращении с иголкой и ниткой им не занимать. Двое других рядом, тоже сверкая бритыми затылками, со всем усердием чистили большие чёрные винтовки. Ещё двое расположились под утуном: один стоял, в руке у него поблёскивал штык; другой сидел на табуретке с белой тряпицей на шее, склонив мокрую голову, всю в мыльной пене. Стоявший время от времени приседал, несколько раз вытирал штык о штаны, потом свободной рукой брался за намыленные волосы и словно прицеливался штыком — куда бы его вонзить. Потом, пригнувшись и отставив зад, проводил штыком от макушки к затылку, снимая намыленные волосы, — появлялась сверкающая белизной полоска кожи. Ещё один раскорячился перед корнями старого вяза, там, где у нас раньше хранился арахис. За спиной у него высилась целая поленница наколотых дров. Он заносил над головой наточенный топор на длинном топорище, на какой-то миг задерживал это сверкающее орудие в воздухе и, крякнув, с силой опускал, глубоко загоняя лезвие в старые корни. Упёршись ногой в основание дерева, он двумя руками раскачивал топор и не без труда вытаскивал его. Потом отступал на пару шагов, принимал прежнюю позу и, поплевав на руки, вновь заносил топор. Корни с треском разлетались; одна щепка, словно осколок снаряда, угодила в грудь Паньди. Пятая сестра пронзительно вскрикнула. Те, кто чинил одежду и чистил оружие, подняли головы. Обернулись и парикмахер с дровосеком. Попытался вскинуть голову и тот, кого брили, но парикмахер попридержал его:
— Сиди спокойно.
— Тут нищие пришли, старина Чжан! — крикнул дровосек. — Еду просить, наверное.
Из нашего дома, наклонившись, быстро вышел человек в белом фартуке и серой шапке с изрезанным морщинами лицом. Рукава высоко закатаны, руки в муке.
— Попросите где-нибудь ещё, тётушка, — дружелюбно начал он. — Мы солдаты, на пайке, и подать вам что-то не получится.
— Это мой дом, — ледяным тоном проговорила матушка.
Все находившиеся во дворе на миг замерли. Сидевший с намыленной головой вскочил и вытер рукавом потёки с лица, обратив к нам громкое мычание. Это был старший немой Сунь. Он подбежал, издавая нечленораздельные звуки и размахивая руками. Видно, много чего хотелось ему сказать, но что именно — понять было невозможно.
Мы растерянно смотрели на его грубое лицо, и в душе у нас зарождались нехорошие предчувствия. Немой вращал желтоватыми белками глаз, толстый подбородок подрагивал. Повернувшись, он бегом направился в восточную пристройку и притащил оттуда щербатую фарфоровую чашу и свиток с птицей. Подошедший бритоголовый со штыком похлопал его по плечу:
— Ты их знаешь, Бессловесный Сунь?
Немой поставил чашу на землю, поднял одну из щепок, присел на корточки и вывел неровными разнокалиберными иероглифами: Это моя тёща.