Большая грудь, широкий зад
Шрифт:
Отваги атакующим было не занимать: по сигналу горна, под пробитыми знамёнами, они, не прекращая огня, ступая по трупам товарищей и по растопившей лёд и снег свежей крови, прорвались к самой стене. Бесстрашно карабкались по приставным лестницам и с помощью верёвок, падали один за другим с высоты, перекатывались и отползали. Стёганые штаны комроты, упавшей ничком недалеко от Сыма Тина, закурились белым дымком, вспыхнула вата, и она стала кататься по земле, пригоршнями запихивая её в прожжённые дыры. Под оглушительную трескотню пальбы солдаты забрались-таки на стену. Комроты встала, пробежала несколько шагов и вдруг грохнулась на четвереньки — ох и больно же приложилась! — словно подкошенная. Вскочив, снова побежала, согнувшись,
— На носилки его, быстро! — скомандовала комроты. Ошалевший Сюй Бао тупо уставился на неё. — Давай же! — зло прикрикнула она.
Сыма Тин с напарником поспешно уложили на носилки раненого комполка. Он глянул на них, словно извиняясь, и тут же, окончательно обессилев, закрыл глаза.
Носильщики побежали назад. Над головами мелкими птахами посвистывали пули. Сыма Тин инстинктивно втянул голову в плечи. Бежал он с трудом, но через несколько шагов выпрямился и прибавил шагу. «И хрен с ним, — думал он. — Помру так помру, выживу так выживу». И ноги сразу понесли быстрее.
В медпункте санитары сделали комполка перевязку и отправили носилки с ним дальше, в тыловой госпиталь. Солнце к тому времени уже закатилось, и небо над горизонтом окрасилось в цвет алых роз. Ветви большой шелковицы, одиноко стоявшей посреди пустынных просторов, казалось, были облиты кровью, а влага на стволе походила на выступивший от страха пот.
Ориентируясь на красный бархат фонарика комроты, ополченцы-носильщики постепенно собрались вместе. Самолётов не было, но бой ещё продолжался. Золотистые звёзды на алеющем небосводе подрагивали в отблесках от разрывов. У ополченцев подвело животы от голода, они выдохлись окончательно. Сыма Тин был ещё и в годах, да и напарник попался припадочный, так что устал он больше всех, ног под собой не чуял. Весь пот вышел ещё днём, когда он мотался по полю, по телу струилось что-то липкое и жирное. Внутри ощущалась пустота, как в высушенной тыкве-горлянке. А вот комполка оказался человеком железным: лежал, стиснув зубы, даже не пикнул. Казалось, что они несут труп: в ноздри то и дело лез запах мертвечины.
Выстроив колонну, комроты приказала двигаться дальше: «Нельзя отдыхать, товарищи. Сделаем привал, так и не встать будет». Вслед за ней они перешли реку по искромсанному снарядами льду. Сюй Бао оступился в полынью. Сыма Тин упал. Будто решив свести счёты с жизнью, Сюй Бао освободился от бремени носилок и скрылся под водой. Комполка сквозь зубы застонал от боли. За носилки спереди взялась комроты и потащила их с Сыма Тином. Кое-как они добрались до тылового госпиталя, выгрузили раненых, и ополченцы просто рухнули на землю.
— Товарищи, не ложиться! — Но не успев договорить, комроты сама упала без сил.
Позже, в одном из боёв, осколком снаряда Сыма Тину оторвало три пальца на правой руке. Но он, превозмогая боль, вынес с поля боя командира взвода, потерявшего ногу.
Проснувшись под утро, я почувствовал резкий запах табака, потом увидел прикорнувшую у стены матушку. В устало опущенных уголках рта застыла слюна. Сыма Тин тоже спал, сидя на корточках на скамье у кана, прямо как коршун. Пол перед каном устилали пожелтевшие окурки.
Кампанию по выдаче замуж овдовевших женщин в Далане проводила Цзи Цюнчжи, которая потом стала моей классной руководительницей. Она приехала из уезда, и вместе с ней появилось несколько напористых, как дикие кобылки, активисток. Они собрали всех вдов и стали разъяснять смысл кампании. В результате их активных действий и конкретных мероприятий почти все вдовы в деревне нашли себе мужей.
Неувязка вышла со вдовами семьи Шангуань. Ни один холостяк не смел позариться на Лайди, потому что все знали: она была женой предателя Ша Юэляна, с ней имел дело махровый контрреволюционер Сыма Ку, и она обещана солдату революции Сунь Буяню. С этими тремя не сравниться никому что при жизни, что после смерти. Матушка подходила под определённые Цзи Цюнчжи возрастные рамки, но вступать в брак отказалась. Активистку Ло Хунся, которая пыталась её уговорить, она отругала и выставила за дверь.
— Шла бы ты знаешь куда! Я твоей матери постарше буду! — бушевала она.
Как ни странно, когда по тому же поводу явилась Цзи Цюнчжи, матушка встретила её приветливо:
— И за кого же ты хочешь выдать меня, милая? — По сравнению с тем, как она привечала Ло Хунся, это было просто небо и земля, хотя прошло всего несколько часов.
— Слишком молодой вам не подойдёт, почтенная тётушка, — заявила Цзи Цюнчжи. — Примерно одного вами возраста лишь Сыма Тин. У него репутация хоть и запятнана, но своими заслугами он вину загладил. Да и отношения между вашими семьями не совсем обычные.
Матушка криво усмехнулась:
— Его младший брат мне зятем приходится, красавица!
— Какое это имеет значение! — возразила Цзи Цюнчжи. — Вы же не кровные родственники.
Общая свадебная церемония сорока пяти пар проходила в полуразрушенной церкви. Я тоже присутствовал, хотя было ужасно противно. Матушка стояла среди вдов, и её опухшее лицо заливала краска. Стоявший в рядах мужчин Сыма Тин без конца чесал покалеченной рукой голову. То ли чтобы покрасоваться, то ли чтобы скрыть смущение — не знаю.
От имени властей Цзи Цюнчжи поздравила новоиспечённые пары и вручила по куску мыла и полотенце. Деревенский староста выписал свидетельства о браке. Принимая полотенце и свидетельство, матушка застеснялась, как молоденькая.
От гадливости у меня внутри всё будто горело, лицо пылало от стыда за матушку. Стена, где висел когда-то жужубовый Иисус, теперь была покрыта слоем пыли. А на возвышении, где меня крестил пастор Мюррей, стояла толпа не ведающих стыда мужчин и женщин. Они прятали глаза, словно воришки. Матушка вон уже седая, а собирается замуж за старшего брата собственного зятя. Да не собирается, вышла уже! И ничего за этим браком нет, кроме желания Сыма Тина не таясь спать с матушкой под одним одеялом. И он будет лапать её роскошную грудь, как лапали груди моих сестёр Сыма Ку, Бэббит, Ша Юэлян и Сунь Буянь. При мысли об этом меня словно шальной стрелой пронзило и на глазах выступили слёзы ярости. Женщина из чиновных бросила в сторону растерянных новобрачных горсть пожухлых лепестков чайной розы. Будто грязные капли дождя или высохшие птичьи перья, они осыпали тронутые сединой, но блестевшие от настоя коры вяза волосы матушки.
Я выскочил из церкви, словно перепуганная собачонка. На пустынной улице, как живой, мне явился пастор Мюррей. Он медленно брёл в своём чёрном халате. Лицо грязное, в волосах желтоватые ростки пшеницы. Глаза печальные, две стылые красные виноградины. Я сообщил ему, что матушка сочеталась браком с Сыма Тином. Лицо у него передёрнулось, как от боли, и он весь вместе с чёрным халатом разлетелся на мелкие кусочки, словно прелая черепица, и испарился завитушками вонючего чёрного дыма.
Старшая сестра, изогнув белоснежную шею, мыла во дворе густые чёрные волосы. Она стояла, склонившись над тазом, и прекрасные розовые груди весело и мелодично ворковали при этом, как две иволги. Когда она выпрямилась, несколько капель чистой воды скользнули по ложбинке между ними. Подняв руку, она подобрала волосы сзади и, прищурившись, глянула на меня с холодной усмешкой.