Большая книга лучших притч всех времен и народов
Шрифт:
Ашока сказал:
– Иди, в этом мое единственное счастье!
Он отправил ее на Цейлон, где она приняла саньясу. Вместе с дочерью Ашока отправил ветку священного дерева, под которым Будда стал просветленным. Дерево то было огромным. Говорят, что под ним могли разместиться сотни повозок. Экстремисты уничтожили его, но ему не суждено было погибнуть. Ветка этого дерева, укорененная на Цейлоне, вернулась и была посажена на прежнем месте. О сыне Ашоки Кунале, как об истинном последователе учения Будды, сохранилась притча. Имя Кунала было дано ему за необычайно красивые глаза. Они были так же хороши, как глаза птицы
– О, глаз мой, почему ты не видишь более образов, которые только что видел? Грубое ядро мяса! Как обманываются люди, которые, доверяя тебе, говорят: «Я вижу!»
И когда ему вырвали второй глаз, он сказал:
– Мне вырвали этот глаз из плоти, но я приобрел за это совершенные, непогрешимые глаза мудрости. Царь оставил меня, но я – сын Великого Царя Истины, его чадом назовут меня.
Через некоторое время он узнал, что повеление исходило от царицы. Тогда он сказал:
– Пусть она еще долго наслаждается жизнью и властью, та, которая доставила мне столь великое благо.
Совершенно нищим он уходит от своей жены. Прейдя в город своего отца, он начал петь перед дворцом. Царь, услышав звук лютни и неповторимый голос своего сына, призывает его к себе, но, увидев слепого, не узнает в нем Кунала. Наконец истина выплывает на поверхность. Царь, преисполненный горя и гнева, намерен предать виновную царицу мученической смерти. Но Кунала говорит:
– Отец, тебе не подобает убивать ее. Поступи, как повелевает честь, не убивай женщину! Нет высшей награды, чем награда за всепрощение и терпение, о Владыка.
Он припадает к стопам отца, говоря:
– О царь, я не чувствую никакой боли. И, несмотря на постигшую меня участь, я не чувствую и гнева. Мое сердце полно лишь сострадания к женщине, которая повелела вырвать мне глаза.
Греческие притчи
Самые храбрые и справедливые
Однажды Крез спросил Анархасиса, кого он считает храбрейшим?
– Самых диких животных, – ответил Анархасис. – Так как они одни мужественно умирают за свободу.
Точно так же Анархасис ответил и на вопрос о том, кого он считает справедливейшим:
– Именно самых диких животных, потому что они одни живут по природе, а не по законам.
Они же, по мнению Анархасиса,
Готовность оратора
У Сократа был молодой друг по имени Евфидем, а по прозвищу Красавец. Ему не терпелось стать взрослым и говорить громкие речи в народном собрании. Сократу захотелось его образумить. Он спросил его:
– Скажи, Евфидем, знаешь ли ты, что такое справедливость?
– Конечно, знаю, не хуже всякого другого.
– А я вот человек, к политике непривычный, и мне почему-то трудно в этом разобраться. Скажи, лгать, обманывать, воровать, хватать людей и продавать в рабство – это справедливо?
– Конечно, несправедливо!
– Ну, а если полководец, отразив нападение неприятелей, захватит пленных и продаст их в рабство, это тоже будет несправедливо?
– Нет, пожалуй что, справедливо.
– А если он будет грабить и разорять их землю?
– Тоже справедливо.
– А если будет обманывать их военными хитростями?
– Тоже справедливо. Да, пожалуй, я сказал тебе неточно: и ложь, и обман, и воровство – это по отношению к врагам справедливо, а по отношению к друзьям несправедливо.
– Прекрасно! Теперь и я, кажется, начинаю понимать. Но скажи мне вот что, Евфидем, если полководец увидит, что воины его приуныли, и солжёт им, будто к ним подходят союзники, и этим ободрит их, такая ложь будет несправедливой?
– Нет, пожалуй что, справедливой.
– А если сыну нужно лекарство, но он не хочет принимать его, а отец обманом подложит его в пищу, и сын выздоровеет, такой обман будет несправедливым?
– Нет, тоже справедливым.
– А если кто, видя друга в отчаянии и боясь, как бы он не наложил на себя руки, украдёт или отнимет у него меч и кинжал, что сказать о таком воровстве?
– И это справедливо. Да, Сократ, получается, что я опять сказал тебе неточно. Надо было сказать: и ложь, и обман, и воровство – это по отношению к врагам справедливо, а по отношению к друзьям справедливо, когда делается им на благо, и несправедливо, когда делается им во зло.
– Очень хорошо, Евфидем. Теперь я вижу, что, прежде чем распознавать справедливость, мне надобно научиться распознавать благо и зло. Но уж это ты, конечно, знаешь?
– Думаю, что знаю, Сократ, хотя почему-то уже не так в этом уверен.
– Так что же это такое?
– Ну вот, например, здоровье – это благо, а болезнь – это зло; пища или питьё, которые ведут к здоровью, – это благо, а которые ведут к болезни, – зло.
– Очень хорошо, про пищу и питьё я понял, но тогда, может быть, вернее и о здоровье сказать таким же образом: когда оно ведёт ко благу, то оно – благо, а когда ко злу, то оно – зло?
– Что ты, Сократ, да когда же здоровье может быть ко злу?
– А вот, например, началась нечестивая война и, конечно, кончилась поражением; здоровые пошли на войну и погибли, а больные остались дома и уцелели. Чем же было здесь здоровье – благом или злом?
– Да, вижу я, Сократ, что пример мой неудачный. Но, наверное, уж можно сказать, что ум – это благо!
– А всегда ли? Вот персидский царь часто требует из греческих городов к своему двору умных и умелых ремесленников, держит их при себе и не пускает на родину. На благо ли им их ум?