Большая охота

Мартьянов Андрей Леонидович

Тьерри безучастно смотрел на происходящее. На него, как это частенько случалось, накатила удушающая волна равнодушия. Мысли текли вяло, спокойно, следуя только своим прихотливым изгибам.

«Что Рамону понадобилось от Бланки? С какой стати она может его спасти? От чего? От начавшегося безумия? Верится с трудом. Между ними никогда не существовало особой привязанности… При чем здесь Бланка? Она еще ребенок – своеобразный, ибо другого в нашей семейке вырасти не могло, но ребенок. Невинное дитя пятнадцати лет от роду».

Он оглянулся на распахнутую дверь часовни. К счастью, сестра вняла его настоятельной просьбе и не пришла.

Гиллем, однако ж, выбрался на белый свет и вкупе с прочими былыми сторонниками Рамона околачивался подле конюшен. Удрать собирается, что ли, бросив былого покровителя и сестрицу на произвол судьбы? Да и пусть катится на все четыре стороны. Кому он нужен?

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… – отраженный низким потолком, голос брата Доминика внезапно обрел благозвучие и торжественность. Освящавший церемонию своим высоким присутствием мессир Олиба согласно кивал в такт строкам псалма:

– «…смущаюсь я от голоса врага, от притеснения нечестивого; ибо они наводят на меня беззаконие и в гневе враждуют против меня. Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня…»

Дознаватель Inquisitio был в своей стихии, на него снизошло то ли вдохновение, то ли божественное откровение. Литания об успешном исходе церемонии, согласно изложенному в книге «Thesaurus Exorcismorum» порядку ритуала, сменилась молением об изгнании «дракона злобного». Узкие солнечные полосы медленно переползали с одной выбоины в плите на другую, в окнах посвистывал ветер. Привязанный человек то пронзительно вопил и метался, то умолкал, монахи взывали к Господу, моля о спасении пропащей души, а Тьерри де Транкавель, подобно улитке в раковину, ушел в свои размышления.

Напряжение звенело под крышей маленькой часовни, как натянутая до предела лучная тетива. И, наконец, она не выдержала, с еле слышным звоном лопнув.

…Тьерри как-то не сразу осознал: больше не слышно ни криков, ни молитв. Оказывается, он даже не заметил, что Рамона развязали – тот, взъерошенный и не похожий сам на себя, сидел прямо на каменном полу и, захлебываясь, пил из глиняного кувшина. Вода проливалась, разбегаясь темными ручейками. Олиба прямо-таки лучился благостью. Мелькнувшая в полосе света физиономия капеллана Уриена выражала крайнее изумление пополам с недоверием. Отступивший в сторону брат Доминик, напротив, выглядел настолько уставшим, что Тьерри невольно ему посочувствовал – монах старался из всех отпущенных ему сил. Кажется, он и в самом деле достиг успеха: пускай взгляд Рамона рассеянно блуждал по предметам и лицам, в нем появилась некоторая осмысленность.

«Нет, этого не может быть. Иначе я уже не знаю, чему верить. Заезжий монах силой веры и молитвы излечил безумца! Подобная история хороша для коротающих вечер паломников и юных восторженных дев. Не хватало только, чтобы сейчас кто-нибудь заблажил: „Чудо! Чудо!“. Я не хочу к нему подходить. Если Господь не остановил моего брата раньше, то почему Он решил вмешаться сейчас?»

– И ваши сомнения рассеялись, подобно туману под ветром, – победительно изрек монсеньор Олиба, углядев по-прежнему подпирающего колонну и хранившего молчание Тьерри. – К вашему брату вернулся рассудок…

– Что с того? – равнодушно откликнулся Тьерри. – Это не снимает с него вины за содеянное.

– Э-э… – епископ замялся, прикидывая возможное развитие событий. – Предположим, покаяние пред ликом Церкви и щедрое пожертвование в пользу семей и родственников безвинно погибших…

– А через месяц он опять примется за старое, – напророчил Транкавель-средний. – Что тогда, ваше высокопреосвященство? Снова вызывать inquisitios и учинять очередной экзорцизм?

Монсеньор Олиба отмолчался.

Поддерживаемый с двух сторон монахами Рамон неуверенно поднялся на ноги, и, шатаясь, побрел к выходу из часовни. На пороге замешкался, поводя наклоненной головой влево-вправо, точно бык, вышедший из темного хлева на яркое солнце. Тьерри нехотя оторвался от колонны: надо кликнуть слуг, решить, куда поместить братца…

– Не боишься, пес Господень? – мягкий, даже чуточку смешливый голос, словно его обладатель приглашал всех вволю посмеяться над не совсем пристойной шуткой. Тьерри слишком поздно сообразил, что говорит никто иной, как Рамон. Многолетний опыт гласил: когда голос наследника Ренна становится столь обманчиво дружелюбным и вкрадчивым, жди беды. Большой беды. – А зря. Волки всегда убивают собак. Знаешь, почему? Для их же пользы – чтобы не тосковали всю жизнь на цепи в ожидании подачки.

Братьев разделяло всего пять, от силы шесть шагов. Никто не успел вмешаться, крикнуть, потянуться за оружием. Стремительным движением Рамон вывернулся из поддерживающих его рук, оказавшись за спиной у брата Себастьяна. Короткий, отвратительный хруст – Тьерри никогда не приходило в голову, что можно вот так запросто свернуть шею. Человек в черной рясе мешком завалился вперед, вытаращенные глаза на противоестественно занявшем место затылка лице потерянно уставились на островерхий купол часовни. Вылетевший наружу Рамон на долю мгновения замешкался, озираясь и оценивая противостоящие силы. Боком перемахнул низкую каменную ограду и под испуганные вопли исчез из вида.

– Разбился, – выдохнул над плечом у Тьерри монсеньор Олиба, только что окончательно отказавшийся от мысли понять когда-нибудь поступки Бешеного Семейства. Несмотря на почтенный возраст и грузность, его высокопреосвященство опередил Тьерри в рывке к ограждению. Перевесившись через каменную стенку, они увидели вполне живого – и вроде бы даже не пострадавшего – Рамона, ястребом врезавшегося в стайку перепелов, то бишь в кучку молодых людей, намеревавшихся покинуть замок. Наследник Ренна яростным рывком выкинул кого-то из седла, взлетев на спину испуганно закрутившейся лошади. Окружающие шарахнулись в разные стороны – все, кроме одного, кутавшегося в просторный темный плащ и с низко, до самых глаз, надвинутым капюшоном. Суконная ткань слева оттопыривалась, приподнимаемая накрученной вокруг головы многослойной повязкой. Человек прокричал что-то неразборчивое, Рамон не пожелал ему ответить. Вскинул голову в облаке всклокоченных темных волос, поискал разъяренным взглядом брата. Нашел, зацепился.

«Думаешь, победил? – слова рождались прямо в голове, неслышные и яростные. – Как бы не так! Помни, помни ночью и днем – я вернусь за тобой. И за ней. Куда бы она не спряталась, я найду ее. Она моя!»

Копыта загрохотали по камням, всадник поскакал через двор, вниз, к барбикену и открытым воротам Ренна. Гиллем, поколебавшись долю мгновения, пнул коня и последовал за сюзереном. «Охвостье», ведомое еще не избывшейся привычкой покорствовать сильнейшему, пестрой кучкой бросилось догонять.