Большая скука

Райнов Богомил Николаев

Точно в семь, подталкиваемый медленным течением толпы, прохожу мимо входа в «Тиволи». Нет нужды подходить ближе, и отсюда прекрасно видно, что человек в клетчатой кепке и на этот раз отсутствует.

На месте «почтового ящика» стоит совсем другой человек. Но этот мне знаком гораздо больше, нежели тот, что в кепке и с самолетной сумкой. Это Борислав, я сразу узнаю его, хотя он в форме моряка торгового флота. Это Борислав – я чуть было не вскрикнул в бурной радости при виде своего друга в этом чужом городе, после стольких дней одиночества. Но возглас застревает в

горле – мне нельзя к нему обращаться, я не имею права этого делать. Достаточно того, что Борислав сам меня заметил, и, если только его прислали ради меня, он уже знает, как ему быть дальше.

Я медленно прохожу мимо него, с болью ощущая, что все во мне бунтует, все вопит: «Вернись обратно! Ты что, с ума сошел, вернись!» Взяв себя в руки, я сворачиваю в маленькую улочку, прилегающую к парку. В сущности, это тупик, из него нет выхода, я знаю об этом и все же иду туда, потому что мне некуда больше идти, потому что Борислав…

– Эмиль! – слышится позади знакомый голос.

Я останавливаюсь и, прежде чем повернуться к нему, стараюсь придать своему лицу спокойное, твердое выражение. Как и подобает человеку, на которого возложена ответственная задача.

– Повстречались они и не узнали друг друга, да? – произносит Борислав, сграбастав меня за плечи. – Но я-то тебя узнал, хотя и не сразу… Здорово же ты замаскировался, браток. Так замаскировался, будто с того света вернулся…

Два часа спустя я ступаю на борт немецкого торгового судна, отбывающего в Росток. Пограничный контроль прохожу без затруднений – я в списке экипажа, и мой паспорт, равно как матросская форма, не вызывает сомнения.

В сумраке ночи, за громадами складских помещений, раскинулся большой город, усыпанный мириадами электрических звезд, а там, дальше, застыли на долгие часы глухие пригороды, а за ними тянутся те самые пустыри с множеством ям, где над спящими водами канала заснул в своей немоте мрачный барак.

Я стою на палубе и вижу не только это: я вижу ослепительно белый фасад «Англетера», строгие очертания ратуши, сверкающие, как хрусталь, двери «Амбасадора», в которые входят слегка сутулящийся мужчина и молодая дама в очках, похожая на старую деву. А там, за многолюдьем Фредериксброгаде, близ базарной площади, движется мимо равнодушных каменных фасадов какой-то призрак, прижимающий к груди убогий, грязный кулек.

Хорошо, что у меня нет привычки копить воспоминания. Если бы я хранил их, у меня бы голова не выдержала. С капитанского мостика четко звучит команда. В утробе корабля пробуждаются моторы, под ногами уже ощущается равномерное дрожание палубы. Матросы убирают трап. Пароход медленно и осторожно отрывается от стенки причала.

– Ну, пошли ужинать! – слышу голос Борислава.

И мы уже сидим в уютной офицерской столовой.

Моему другу, похоже, не столько хочется есть, сколько расспрашивать. Я отвечаю ему очень кратко – при виде такого количества еды мне не до разговоров.

– Я нисколько не сомневался, что ты выдержишь, – говорит Борислав, с радостной улыбкой наблюдая, как я

уминаю салат и ветчину. Можно подумать, что это он все приготовил. – Такое, конечно, не каждому по плечу, но за тебя я нисколько не боялся.

– Скверно то, что я сам боялся…

– Ты не очень усердствуй, – замечает мой друг, видя, что я принимаюсь за копченую рыбу. – Как бы после долгого голодания тебе не сделалось плохо.

– От такой еды плохо не сделается, это тебе не кислые яблоки.

Борислав не понимает по-настоящему значения моих слов, полагая, что это какая-то поговорка, и продолжает:

– Значит, все же боялся?

– Боялся, как бы вы не поймались на шифрограмму…

– Поначалу чуть было не поймались, но потом нам стало ясно, что нас ловят на крючок. В центре знают, что ты не способен на предательство.

– Боялся, что поймаетесь, – повторяю я, с сожалением отодвигая от себя копченую рыбу. – Особенно когда потерял связь…

– Связь была потеряна отчасти по твоей вине.

– Почему по моей?

– Потому что связного взяли уже на следующее утро, когда он регистрировал твой билет.

– А пленки?

– Пленки, к счастью, были уже переправлены. А связного взяли. Но ничего… Он объяснил, что билет ему дал какой-то турист, попросил его об этой услуге за небольшое вознаграждение. Полиция, конечно, не поверила, но объяснение было вполне правдоподобным, поскольку человек работает в справочном бюро при вокзале и постоянно имеет дело с туристами. Так что в конце концов его отпустили.

– Но в следующий вторник опять никто не пришел.

– Как же могло быть иначе? Не могли же мы послать другого человека, пока не удостоверились, что тот не сообщил полиции пароль, место встреч и все прочее. Не могли же мы сами толкнуть тебя в западню. А когда все было установлено, вторник уже прошел.

– А я, грешным делом, подумал, что вы клюнули…

Борислав достает пачку «Кента», закуривает и бросает сигареты на стол.

– Ты, я вижу, опять стал курить? – поинтересовался я.

– Что делать…

– Не курить, – говорю в ответ и снова закуриваю.

Первая сигарета оказывает на меня такое же действие, как в том сне, который я видел с открытыми глазами. Правда, тогда в роскошном холле на Зендербульваре я курил стоя, а сейчас сижу, и не в каком-то холле, а в добропорядочной столовой немецкого парохода.

– Послушай, ты действительно разделался с тем негодяем?.. – спрашивает Борислав.

– Они сами с ним разделались.

И я снова принимаюсь за свое:

– Когда увидел давеча, как ты смотришь и делаешь вид, что не узнаешь меня, невольно подумал, что вы от меня отреклись.

– Глупости, – взволнованно отвечает мой друг. – Разве родина может отречься от своего верного сына?

Как видно, я и в самом деле поглупел в одиночестве. Я делаю затяжку и в дремотном блаженстве вслушиваюсь в ровный гул двигателей.

И вдруг ловлю себя на том, что снова начинаю беседовать про себя.

«Слышишь, Уильям, – говорю. – Родина никогда не отречется от своего сына. Запомни это хорошенько, приятель».