Большое испытание Серёжи Мерсенёва
Шрифт:
Над кронами деревьев гудел злой северный ветер. Он выдувал засевший в ветвях снег и сбрасывал его вниз. Снежная пыль крутилась в воздухе, падала на разгорячённое лицо девушки... «Итти надо!» — подумала Валя, но не тронулась с места, всё ещё не решив, что ей предпринимать дальше...
В ЛОВУШКЕ
Григорий Силачёв и его племянник Серёжа Мерсенёв выехали из Собольского под вечер. Пока добирались до леса — стало быстро темнеть.
Лес обступил дорогу так плотно, что в сгустившихся сумерках казался чёрной непроницаемой стеной. Серп луны мелькал за зубчатыми вершинами деревьев, то появляясь, то исчезая. Казалось, луна следит за дорогой, то и дело заглядывает в просеку, словно ей любопытно увидеть путников, узнать, куда они направляются.
Уставший дядя Гриша задремал, и Серёжа подобрал из его ослабевшей руки вожжи и кнут. Сделав это, он почувствовал себя хозяином кошевы, её капитаном. Теперь и дядя Гриша, и лошадь, и сани, и рыжая собака Винтик, подаренная Серёже в Собольском двоюродным братом Женей, — все они были в его власти, за всех он отвечает, от него зависит, чтобы лошадь шла по правильному пути и чтобы ничего не случилось... И Серёжа изогнулся, стараясь разглядеть дорогу и узнать, не едет ли кто-нибудь навстречу. Ему очень хотелось, чтобы появился встречный.
Тогда он бы натянул вожжи и заставил бы Серко повернуть направо: ещё у своего приятеля, конюха Ивана Захаровича, Серёжа узнал, что при встречах надо поворачивать направо и только направо.
Однако дорога была пуста, сворачивать не было надобности. Серёжа стал размышлять: почему лошади, когда тянешь вожжи направо — поворачивают направо, тянешь налево — идут налево? Сами они знают это или их учат? Надо расспросить Ивана Захаровича, — ему известно, он все время с лошадьми возится. И про дрессировку надо расспросить — Винтика обязательно надо дрессировать.
Серёжа взглянул себе под ноги, где лежал Винтик. Ишь как разоспался — тепло ему там, в сене... Хороший Женька, не пожалел для брата собаки. Да и чего ему жалеть — у него их две.
Укутанный в большое красное одеяло, пригревшийся Серёжа и сам начал подрёмывать. И вдруг — словно замерли звёзды над вершинами деревьев, куда-то спрятался серп луны, утихло поскрипывание полозьев. Только и слышно стало, как тяжело дышит старый Серко и глухо шумят сосны.
Серёжа очнулся от забытья и выглянул из кошевы. Серко стоял, понуро повесив голову, точно принюхиваясь к дороге. Что он там нюхает? Дорогу потерял, что ли?
Присмотревшись, Серёжа различил, что просека, по которой пролегала дорога, раздваивалась. Куда ехать: направо или налево?
После некоторого раздумья Серёжа потянул вожжи влево, собираясь направить лошадь в новую просеку. Но Серко не пошёл. Он покрутился на месте, потоптался и опять склонился к снегу.
«Надо дядю Гришу будить, вот что!» — решил Серёжа.
— Дядя Гриша! А дядя Гриша! Серко остановился, а я дороги не знаю.
Силачёв сразу проснулся.
— Что? Опять стал? А ты его, лодыря, кнутом! Дай-ка сюда!
Силачёв выхватил кнут, хлестнул Серко, но тот только дрогнул, но с места не двинулся.
— Он дорогу потерял, дядя Гриша. Там ещё одну просеку видно, — сказал Серёжа.
— Где? — Силачёв отогнул воротник тулупа и осмотрелся. — Верно, ещё просека. Куда это нас занесло?
Он вышел из саней, пробрался к лошади, потрепал её по морде, как бы говоря:
— Куда ты нас затащил, старый? Где теперь дорога? А ну, говори!
Силачёв потыкал кнутовищем в снег, твёрдого наката нигде не нашёл и сказал Серёже:
— Племяш, я в ту просеку схожу. Посмотрю, может, примета какая окажется...
— Хорошо, дядя Гриша, Вы недолго?
— Сейчас вернусь. Ты не бойся, я рядом буду.
Подхватив полы тулупа, время от времени втыкая кнутовище в снег, он побрёл к левой просеке. Она привела его на большую забураненную поляну, на которой различались какие-то круглые холмы.
«Приисковые отвалы! — определил Силачёв. — Так и есть — Суковатка. Значит, мы на правильной дороге стоим...»
Чтобы убедиться, что это действительно Суковатский прииск, Силачёв прошёл на середину поляны и ещё раз осмотрелся. Да, сомнений быть не могло, это прииск. Работали на нём только весной, в половодье, потому что в другое время здесь не было воды, а возить золотоносные пески к реке невыгодно.
Силачёв повернул обратно. Он решил итти не по своим следам, а сократить путь и выйти к лошади прямо через лес. Шагов через пять он провалился в яму. «Что за чорт! Куда это меня занесло?» — удивился Григорий и стал выбираться. Он усиленно работал коленями, загребал локтем, но всё больше погружался в снег.
Полы тулупа встопорщились вокруг него крупными складками, а его самого тянуло и тянуло вниз, словно засасывала какая-то бездна.
Силачёв стал отчаянно барахтаться, биться,, стремясь откатиться от опасного места. «В шахту валюсь!» — подумал он, чувствуя, что мимо него куда-то в глубину сползает снег и где-то под сбившимся тулупом трещат и ломаются сучья.
Он стал шарить рукой в снегу, стараясь найти хоть какую-нибудь опору. Когда он вполз в провал по самые плечи, рука наткнулась на что-то твёрдое. Силачёв с силой прижался к этому твёрдому. «Жердь!» — догадался Григорий.
Несколько минут висел Григорий над провалом, крепко обхватив берёзовую жердь с ладонь толщиной. Постукивая носком сапога, он стал отыскивать какой-нибудь выступ, чтобы поставить ногу и облегчить положение руки, которая сейчас держала всё тело и уже начинала неметь.
К счастью, такой выступ нашёлся. Силачёв придавил его носком, проверяя прочность, поставил ногу и оглянулся, чтобы сообразить, что делать дальше.
Он решил, пока еще есть силы, быстрым рывком выкинуть ноги из шахты и постараться улечься на жердь, а уж тогда, двигаясь вперёд, убраться с отверстия шахты. Это ему удалось — он зацепился коленом, подтянул вторую ногу и кое-как укрепился в лежачем положении. «Во-от, так-то дело будет лучше! — подумал Силачёв. — Врёшь, брат, мы ещё поспорим!»
В это время жердь скрипнула, шевельнулась и стала поворачиваться вокруг своей оси. Силачёва потянуло в сторону, и он стал быстро перебирать ногами, стараясь сохранить равновесие. Однако жердь продолжала крутиться и, наконец, точно была живая, сбросила его с себя, так что он едва успел ухватиться за неё ладонью. Теперь он, вытянутый в струнку висел над тёмной бездной.