Большое Сердце

Руфен Жан-Кристоф

Еще одно, открывшееся мне во время путешествия, – это ощущение древней истории. Раньше я замечал вокруг себя лишь следы сравнительно недавнего прошлого. Собор и главные достопримечательности нашего города были построены сто, самое большее двести лет назад. На Востоке нам попадались остатки куда более древних строений. В Пальмире мне довелось посетить развалины зданий, построенных древними римлянами, а на протяжении всей поездки нам несколько раз встречались греческие храмы. И вот, вернувшись, я впервые заметил, что даже в нашем городе есть немало следов античности. Самое сильное впечатление производила крепостная стена, окружавшая холм, на котором был возведен собор. Я тысячу раз проходил мимо этих мощных башен, соединенных стеной, но никогда не связывал их с теми римлянами, о которых говорилось в Евангелии. Это вроде бы незначительное

открытие произвело на меня сильное впечатление. Я осознал это, лишь вырвавшись на простор: чтобы почувствовать движение вещей, нужно самому двигаться. Я понял, что время тоже оказывает воздействие на вещи. Живя в одном и том же месте, можно ощутить, как меняется мир. Так крепостные стены, слывшие неприступными, в конце концов были взяты приступом; ныне у их подножия пролегли улицы и выстроились кварталы новых домов, которые, перевалив через укрепления, сбегают вниз к воде. Быть может, когда-нибудь исчезнут и эти дома или же их сменят более высокие здания. Это и есть ход времени, а когда мы отыграем в нем свою роль, оно станет Историей. Время принадлежит каждому, и каждому достается его частица. Никто не знает, появятся ли здесь когда-нибудь дворцы, подобные тем, которые я видел в других краях. Словом, я уехал из Буржа, воспринимая его как застывшее недавнее прошлое, а вернувшись, ощутил его как часть истории, которая зависит только от людей.

Мое путешествие наделало немало шума, и меня не раз приглашали рассказать о нем. Многие крупные и мелкие торговцы были не прочь присоединиться ко мне, если я, как они предполагали, предприму новую поездку. Я не стал реагировать на эти предложения. У меня были вполне определенные планы. Я знал, что именно я хочу делать и как. Проблема заключалась главным образом в том, с кем.

Для того чтобы идти к поставленным целям, мне надо было с кем-то объединиться. Но в свои тайные замыслы я мог посвятить лишь тех, кому полностью доверял. Мысленно я перебрал всех своих нынешних знакомых и не нашел ни одного, на кого мог бы безоговорочно положиться. Потому-то я и вспомнил об осаде города и нашей мальчишеской команде. Быть может, мне из суеверия захотелось воскресить эпизод, открывший мне самому и всем остальным мои способности. Я решил разыскать участников той нашей авантюры, которые впоследствии сохранили мне верность.

Прежде всего я отправился к Гильому де Вари. Он жил в Сент-Амане; после моего возвращения он не дал о себе знать. Мне стало ясно почему. Ему было неловко. Его торговля сукном переживала нелегкие времена. Несколько обозов были ограблены, склад уничтожен пожаром, крупный покупатель погиб от рук вооруженных разбойников, а его вдова отказалась расплатиться… Дела у Гильома были плохи. В доме все пришло в упадок. Мертвенно-бледная жена совсем исхудала и то и дело заходилась кашлем. В глазах ее застыло предчувствие скорой смерти. Больше всего ее тревожило, выживут ли дети после ее кончины. По-прежнему деятельный, серьезный Гильом, трудившийся не покладая рук, рассказал мне, что он предпринял, пытаясь справиться с невзгодами. Ему решительно не везло. Только накануне он узнал, что сделка, на которую возлагались большие надежды, рухнула. Пока он рассказывал обо всем этом, я украдкой разглядывал его. Это был прежний Гильом – невысокий, худой и подвижный. Однако теперь его энергия проявлялась лишь в болезненном отчаянии. Это так типично для наших мест: при всем мужестве, таланте и воле, он не обладал необходимыми качествами, чтобы преуспеть наперекор обстоятельствам. Да я бы и сам недалеко от него ушел, не сумей я в благоприятных обстоятельствах развить свои способности.

Я предложил Гильому работать вместе, а в качестве задатка обещал расплатиться с его долгами. Его пробила дрожь. От кого-нибудь другого он бы не принял подобное предложение, побоявшись положиться на человека, у которого невесть что на уме. Но я когда-то спас ему жизнь, и он этого не забыл. По сути, нам предстояло вновь собрать нашу прежнюю команду. Поднявшись, Гильом обнял меня, а потом опустился передо мной на одно колено, как бы заверяя в своей преданности. В то время рыцарство служило для нас единственным эталоном. Позднее, вспоминая о нашем первом соглашении, мы смеялись. И все же это было надежнее, чем подпись под контрактом: никто из нас ни разу не нарушил свои обязательства.

Вторым нужным мне человеком был Жан, по кличке Малыш. По-настоящему его звали Жан де Вилаж. Здесь все обстояло сложнее. Жан был младше меня. Он входил в группу

мальчишек, обожавших Элуа, который стремился быть главарем. Наши злоключения при осаде Буржа отдалили его от Элуа, но этот пример оказался не слишком вдохновляющим. Сначала Жан переметнулся ко мне, но я в ту пору, к несчастью, вовсе не склонен был кем-то руководить и оттолкнул его. Я почуял в нем агрессию, разрушительную энергию, побуждавшую его пенять на любую власть. Он был бунтарь. Впоследствии мне несколько раз попадались люди, которых незримая рана, нанесенная в детстве кем-то из близких и так и не зарубцевавшаяся, заставляла то и дело выплескивать неосознанную ненависть. Достичь цели можно было и не прибегая к жестокости. Но для них это был способ дать выход тому дурному, что болезненно накапливалось в их уязвленной душе. В пятнадцать лет Жан впервые убил человека.

Это было в разгар войны, Малышу приказал командир, и никто его за это не осуждал. Последовав за главарем банды, Жан присоединился к войску короля Карла. Его видели в Орлеане, когда Дева взяла город. Он присутствовал и на коронации в Реймсе, но на следующий день, словно брезгуя служить человеку, ставшему отныне законным королем, Жан покинул армию: он как будто решил, что его место среди тех, кто выступает против властей, за гиблое дело. Поговаривали, что, вернувшись на родину, Жан затеял торговать вином и отправил несколько обозов к своим бывшим соратникам, чтобы утолить их жажду. Увы, его дела пришли в упадок. Он куда-то скрылся. Гильом, который по-прежнему дружил с ним – и именно в этом заключалась для меня польза, – считал, что тот отправился в Лионнэ и там присоединился к какому-то сумасшедшему сеньору по имени Вильяндрандо. Когда его ранили в бедро, он вернулся в Берри залечивать рану. Он пользовался покровительством сеньоров д’Обиньи и выполнял для них разные поручения самого низкого свойства. Я решил встретиться с ним. Гильом предупредил Жана о моем приезде. Я ожидал увидеть бандита и, по правде сказать, опасался, что вино и распутство, к которым так склонны вояки, погубили его окончательно.

К моему громадному удовлетворению, я нашел его в добром здравии. Жан был выше меня на целую голову. В своей облегавшей тело рубахе он выглядел ладным и крепким. Благодаря жизни на свежем воздухе он загорел, на подбородке и щеках поблескивала отросшая светлая щетина. Нога его почти зажила, о ране напоминала лишь некоторая скованность походки. От того мальчишки, которого я знал в детстве, остались только голубые глаза, радостные, как у людей, переживших душевные или телесные страдания. Первые минуты встречи решают все – это я понимал. Либо мы останемся чужими и поездка моя напрасна, либо, надеялся я, старая дружба еще жива и он окажется именно тем, кто мне нужен.

Он бродил со служанкой по берегу и нежно ей что-то нашептывал. Я истолковал это как благоприятный знак. Пожалуй, более всего меня бы смутила солдафонская грубость манер.

– Ну что, воюешь? – спросил я его.

– Я этого хотел, Жак, я этого хотел, – задумчиво ответил он, улыбнувшись, хотя глаза его были печальны.

Он долго рассказывал, каково было воевать во французской армии. Там значение имела только знатность. Аристократы решали все, порой навязывая ошибочные планы. Все прочие считались всего лишь пешками, которыми можно пожертвовать. В отличие от простолюдинов, которых мне доводилось встречать позднее, Жану совсем не нравилось воевать.

Я понял, что он искал, за кем пойти, да так и не нашел. Он говорил об осаде Орлеана – единственной битве, где он отдал все. Он сражался за Жанну д’Арк, о которой было известно лишь то, что ее послал Господь, во что Малыш не верил. Он наткнулся на нее на привале, когда она снимала доспехи. Разглядел худую голую ногу. Она опустила взгляд. Я понял, что за эту Жанну он отдал бы жизнь. Ему нравилось идти за тем, кто слабее. В других случаях он рано или поздно ожесточался и уходил, чтобы не доводить дело до расправы.

Я сидел перед ним, желая казаться меньше ростом и положив на стол свои белые руки с ухоженными ногтями; это женские руки, как мне часто говорили, не державшие оружия и говорившие о моей слабости в тот момент, когда на самом деле я пытался взять над ним верх.

Он склонился ко мне, стиснул мои пальцы. Лицо его просветлело, мне показалось, что у него на глаза навернулись слезы.

– Жак, – сказал он, – ты мне послан Богом!

Детская дружба уцелела, и прежнее распределение ролей тоже. Он вновь был готов следовать за мной до конца. Дело было сделано.