Большой шухер
Шрифт:
Агафон вгрызся в острое мясо, щедро политое жгучим соусом, и стал уничтожать его с какой-то голодной ненавистью.
— В машину, — сказал он, покончив с едой. Все подчинились почти мгновенно. Луза, который, конечно, жрал за двоих, поспешно сметал в рот три здоровенных куска мяса из второй порции и, садясь в машину, все еще ворочал челюстями.
— Ну что, дозвонился? — спросил Налим.
— Дозвонился, — мрачно
— Да был там Сэнсей, бля буду! — рявкнул Луза, срочно сглотнув шашлык, все еще наполнявший его пасть. — Мозги пудрит, козел! Никакой бабы я не видел, это Налиму примерещилось.
— Ладно, чего бы там ни было, а надо думать, куда могли уйти ключи. Кубик
— хрен с ним, его не заказывали. А ключи Сэнсей не простит. Хоть Ворон и накрылся, но другому хозяину они, выходит, тоже понадобились.
— Где же мы их искать будем? — спросил Налим.
— Наверно, здесь, в Москве, придется. Ты эту бабу, которая у нас в «Куропатке» весной была, небось лучше всех запомнил. Даже помнишь, что ее Зинаидой Ивановной зовут.
— Зинаид этих в Москве — десятки тыщ, — произнес Гребешок. — И небось половина — Ивановны.
— Ладно, — сказал Агафон, что-то прикинув в уме. — Поехали на дачу к дяде Сане.
— А не стремно? Ты же говорил, что туда «черные» могут наехать?
— Вряд ли. Если Сэнсея там вчера действительно не было, то все, что говорила эта баба, которая им прикидывалась, — туфта. Она сама небось от этих «черных» приходила. А раз мы им ключики с кубиком отдали, то ловить им там больше нечего. Опять же они думают, что мы с этой дачи навечно свалили.
— Погоди, а девки, Элька?
— Понимаешь, братуха, если они ключи забрали, им по фигу и мы, и девки. Возиться с нами, мочить из-за пустого места? Ключики от сейфов с миллиардами, если Элька не врала. Какой чудак будет при таких деньгах на мокрухи бегать, а?
— Ну бывают такие, кому главное — отомстить неразумным хазарам, а там хоть трава не расти, — заметил Гребешок.
— Бывают. Только нам все равно надо возвращаться в поселок. У нас там и пистолеты, и баксы. Я думаю, что если даже они и присматривают за дачей, то днем не налетят. А мы этот присмотр очень даже
В поселок проехали по другой дороге, не через овраг с насыпью. Скоро нашлась и дача 34 по улице Воровского. Дядя Саня с баночкой пива сидел в теньке на крылечке и проходил сеанс похметологии.
— О-о! — приветственно помахал он рукой, когда Агафон зарулил в ворота, выбитые Ксюшкой. Гребешок болезненно поморщился, увидев сорванные с петель и прислоненные к забору створки.
— Какие люди — и без конвоя! — глотнув еще пивка, воскликнул дядя Саня. Загул крепчал.
— Где девки? — спросил Агафон, вылезая из машины. — Спят?
— Т-с-с! — дядя Саня поднес к губам. — Загремели в КПЗ.
— За что?
— Не знаю. Оч-чень пьяный был. Не помню.
— А тебя почему не прихватили?
— Им бабы были нужны, понимаешь? — приглушенно просипел дядя Саня. — А я им на хрен не нужен… Опять же я спал дома, не нарушал. А девки песни орали и в ментов банками кидались. Ну, они их и повязали в пучки.
— А где у вас ментура?
— Не ходи, — произнес дядя Саня, заметно протрезвев. — Не хрен вам там делать. Выручить их не выручите, а сами загремите. Между прочим, деньги ваши и автоматы они унесли. Спросили девок: «Это ваше?» Они говорят: «Наше!» Их и забрали. А пистолеты не нашли. Не знаю, заложили они вас, когда протрезвели, но вроде ничего…
— Что «ничего»? — нахмурился Агафон.
— Да ни засады не поставили, ни топтунов не запустили. Я бы засек. Опять же участковый-кореш ничего не сказал. Агафон хотел сесть за руль и поехать прочь.
— Слышь, командир, — сказал дядя Саня, — а вчера не допили — у-у! Бутылок пять! Мне одному за двое суток не выжрать. Давай разольем, а? Опять же и закусон остался. Хоть обожрись! Отдохни, братва, все равно сидеть. Однова живем, сразу не помрем!
— А что? — отозвался Гребешок. — Не выливать же на хрен?! Гуляй, Москва, Береговия приплыла!
Агафон думал возразить, предупредить, что торчать тут опасно, но вдруг подумал: прав этот спившийся дядя Саня. Чего суетиться зря? Захотят забрать, так заберут и трезвыми. Захотят замочить — то же самое. А под хмелем ничего не страшно…
— Наливай! — заорал он так, будто уже принял граммов триста. И завилось горе веревочкой…