Бомба в Эшворд-холле

Перри Энн

Фергал сделал довольно небрежное замечание о протестантском кодексе морали.

– В нем очень много субъективного, – сказал Мойнихэн Джастине и немного наклонился вперед над столом. – Он больше опирается на индивидуальное чувство ответственности, на прямое общение человека и Бога, не прибегая к посредничеству священника, который, в конце концов, смертен, как и все остальные, и так же не чужд человеческих слабостей.

– Но некоторые не чужды их больше, чем другие, – с горечью заметила Кезия.

Ее брат слегка покраснел, но

никак не отозвался на это замечание.

– Протестантский пастор – это вожак своей паствы, и только, – продолжал он, не отрывая взгляда от мисс Беринг. – Нужна, в высшей степени нужна и необходима вера, но не в чудеса и магию, а в непреложную силу Христа – Спасителя наших душ.

– Мы веруем также в усердный труд и послушание, в чистый и праведный образ жизни, – сказала его сестра, тоже устремив пристальный взгляд на Джастину. – По крайней мере, верующие так думают и говорят.

Затем она круто обернулась к Фергалу:

– А как ты полагаешь, дорогой брат мой? Чистота почти священна. Ни один нечистый не войдет в Царство Небесное. Мы отличаемся в этом от адептов римской церкви, которые могут грешить с понедельника до субботы, при условии, что в воскресенье исповедуются своему священнику, сидящему в маленькой темной комнатушке за решетчатым окошком. А он выслушает все твои грязные маленькие тайны и скажет, сколько молитв должно прочитать, и отмоет тем самым твои грехи – до следующего раза, когда все повторится с самого начала. Уверена, что все так и будет, ведь он выслушивал подобные исповеди столько раз…

– Кезия, – попытался перебить ее Мойнихэн.

Но эта женщина по-прежнему не обращала на него никакого внимания, сверля Джастину горящим взглядом, а на щеках ее пламенели два пятна. Руки, в которых она держала вилку и нож, сильно дрожали.

– Но мы, протестанты, совсем не такие, – заявила она. – Мы никому не рассказываем о своих грехах, одному только Богу… хотя Ему все и так ведомо! Как будто от Него можно скрыть в своем грешном, грязном сердце хоть единственный, самый мелкий грешок! Как будто Он не обоняет зловоние лицемерия и за тысячу миль от Него…

За столом воцарилось жгучее молчание. Падрэг откашлялся, но, похоже, не смог собраться с мыслями, чтобы ответить.

Юдора слабо простонала.

– Видите ли… – начал было Эйнсли.

Но тут Джастина улыбнулась, глядя прямо в глаза Кезии:

– Мне кажется, единственное, что имеет значение, – жалеете ли вы о случившемся или нет. А кому вы поверяете свои сожаления – неважно, – говорила девушка очень тихо. – Если вы понимаете, что поступили дурно, и не хотите так поступать в дальнейшем, тогда вы должны измениться, и, мне кажется, лишь это и имеет значение, не правда ли?

Мисс Мойнихэн удивленно воззрилась на нее.

Однако Фергал все испортил. На лице его вспыхнул румянец смущения и в то же время оскорбленного самолюбия.

– Мысль, что ты подотчетен кому-то еще, кроме Бога, что любой человек имеет право тебя судить, прощать или проклинать… – заговорил он раздраженно.

Сестра резко обернулась к нему:

– Тебе это не нравится, не так ли? – Она хрипло и несколько визгливо рассмеялась. – Никто не вправе тебя судить, не так ли? Господи Боже, за кого ты, Фергал, себя принимаешь?! Мы – да, мы – тебя судим! Я тебя сужу и объявляю тебя виновным. Ты – лицемер!

– Кезия, иди в свою комнату и успокойся, – процедил ее брат сквозь зубы. – Ты в истерике. Это…

Но он не успел докончить фразу. Мисс Мойнихэн откинулась на спинку стула, схватила свой наполовину выпитый стакан и выплеснула остатки ему прямо в лицо. После этого она вскочила с места и выбежала из столовой, чуть не налетев на горничную, которая несла соусник с подливкой и едва успела отскочить в сторону.

Наступило молчание и общее замешательство.

– Извините, – выдавил из себя подавленный Фергал. – Моя сестра… в настоящее время находится… в очень нервном состоянии. Я уверен, что завтра она будет глубоко в этом раскаиваться. Прошу ее извинить, миссис Рэдли… дамы…

Миссис Питт посмотрела на Эмили и встала.

– Наверное, надо пойти взглянуть, все ли с нею в порядке. Мне кажется, она очень взбудоражена.

– Да-да, это хорошая мысль, – согласилась миссис Рэдли, и Шарлотте показалось по глазам сестры, что та завидует ее возможности скрыться.

Супруга полицейского вышла из столовой, окинула взглядом пустой коридор и стала подниматься по лестнице. Единственным убежищем для Кезии могла быть только ее спальня. Сама Шарлотта тоже поспешила бы в укрыться в своей комнате, если б закатила такую сцену. Она точно не рискнула бы спрятаться в более доступном для других месте, вроде оранжереи или гостиной.

На лестничной площадке Шарлотта увидела служанку – девочку-подростка, примерно в том возрасте, в каком была Грейси, когда впервые пришла к ним в дом.

– Мисс Мойнихэн здесь не проходила? – спросила она девочку.

Та кивнула, вытаращив глаза. Пряди волос торчали у нее из-под кружевного чепца.

– Спасибо. – Шарлотта уже знала, где находится комната Кезии, и, как и в первый раз, открыла дверь, не ожидая разрешения.

Ирландка, свернувшись в клубок, лежала на постели в ворохе своих пышных юбок.

Незваная гостья закрыла дверь, подошла к ней и села на край постели.

Кезия не пошевелилась.

Шарлотта не могла сделать так, чтобы мисс Мойнихэн перестала мысленно видеть ту страшную сцену или изменила свое мнение об увиденном. Изменить можно было только отношение Кезии к этой сцене.

– Вы чувствуете себя сейчас страшно несчастной, да? – начала миссис Питт тихо и совершенно бесстрастно.

Несколько минут ирландка лежала совершенно неподвижно. Затем она медленно повернулась, села, опираясь на подушки, и посмотрела на Шарлотту уничтожающим презрительным взглядом.