Bonjour, Nicolas!
Шрифт:
На улице была все та же морось, что и накануне. Он стоял несколько минут у здания, снова курил — он так много курил в последние дни. Потом поймал такси и отправился в гостиницу, надеясь, что Вера снова бродит в каком-нибудь музее. Расплачиваясь с таксистом, он открыл маленький кармашек бумажника и вынул оттуда невзрачный медальон-камэ из черненого серебра с женской головкой, вырезанной на слоновой кости. Повертел его в руках и вернул на место.
Отвернулся к окну.
Частые капли воды ползли по стеклу, скрадывая дорогу, улицы, людей. Появлялись новые. И так же сливали все в единое, бесформенное, влажное и не имевшее названия. Если бы они могли
Клэр не замечала дождя, громко стучавшего по подоконнику. Она пристально смотрела на свое отражение и понимала, что платье здесь ни при чем. Визит Николя заставил ее задыхаться. И воспоминания, долго сдерживаемые ею, прорвавшись наружу, ничуть не улучшали ее состояния. Пятнадцать лет жизни, той самой, к которой она так стремилась — яркой, полной, настоящей — теперь были перечеркнуты несколькими днями из жизни прошлой. Днями столь необычными, что порой казались ей придуманными. Днями, которые она заставляла себя забыть, но, тем не менее, всегда помнила.
Глава 3
Декабрь 1910 года, Москва
Отряхивая шапку от снега, валившего вторые сутки, он почти вбежал в гостиницу и, оглядываясь по сторонам, увидел метрдотеля, руководившего установкой большой елки в передней. Оживление, царившее вокруг, невольно передавалось и ему. Если бы только, черт подери, так отчаянно не хотелось спать! Впрочем, он бы в любом случае не выспался. Даже коли б ночь прошла спокойно, он писал бы статью по египетской письменности в «Знание для всех». Но ночь была совершенно неспокойной! Ни сна, ни статьи.
— Милейший, — окликнул господин Авершин метрдотеля. Тот оглянулся и озадаченно посмотрел на молодого ученого-египтолога, занимавшего нумер на третьем этаже гостиницы Национальная.
— Милейший, не сочтите за труд, — продолжал меж тем ученый, — я спать не могу. В соседних комнатах шумно. Уже которую ночь. Вы уж разберитесь, будьте любезны.
— Это в каком же смысле шумно? Буйствуют? — удивился метрдотель.
— Поют! — ответил Николай. — На французском.
И невольно рассмеялся — пели действительно уже три ночи подряд. Сначала подолгу распевались, потом начинались арии. Голос был средний, но в целом приятный. Но не во втором же часу ночи!
— Вот же! — с досадой бросил метрдотель. — Но вы уж не извольте беспокоиться, Ваше благородие! Все исправим-с!
— Очень на это рассчитываю, — отозвался Николай и, посмотрев на пушистую елку, которую наконец-то установили, снова улыбнулся. Отчаянно захотелось домой — в Петербург, в родительский дом, где на кухне хлопотала старая кухарка, а немка-экономка с поджатыми губами сдержанно поприветствовала бы его, но он знал бы наверняка, что в этом доме его ждала даже она, вечно хмурая и угрюмая. Эта последняя поездка в Каир затянулась на несколько месяцев. Несколько удивительных месяцев, по завершении которых он приехал в Москву для встречи со статским советником Борисом Александровичем Тураевым, одним из первопроходцев в истории Древнего Востока. В конце недели, посетив собрание египетских древностей Музея изящных искусств, он планировал возвращение домой. Домой! Но все-таки в эту неделю следовало хоть немного поспать!
В комнату с горящими глазами вбежала счастливая Жанна.
— Клэр! Пойдем скорее, — схватив подругу за руку, она потащила ее из номера. — В вестибюле ставят елку. Ты должна это увидеть. Она невероятно огромная. Где только они берут все такое… огромное, — щебетала она, спешно спускаясь по лестнице и буквально волоча Клэр за собой.
Они обе попали в Россию совершенно случайно. Одна из актрис каскадного плана заболела, а другая — сбежала с каким-то зуавом прямо накануне отъезда. Впрочем, Клэр дю Вириль всегда была везучей. Покинув без разрешения отчий дом на Джерси, бесшабашная девчонка, с детства мечтающая стать актрисой, не пропала бесследно на дорогах Франции, а благополучно добралась до Шербура, где, как она точно знала, была труппа некоего месье Бержерака, славившегося особенной страстью открывать таланты. И здесь ей повезло снова. Месье Бержерак принял ее.
Так началась карьера юной Клэр. Ей было тогда пятнадцать. Месье Бержерак кое-чему ее научил, но, что было особенно важным, кое с кем познакомил. Уже через два года Клэр оказалась в Париже.
И теперь она, артистка Thaaatre des Bouffes-Parisiens, труппа которого приехала в Россию с гастрольным турне, стояла на нижней ступеньке парадной лестницы московской гостиницы и, приоткрыв от восхищения рот, наблюдала, как человек пятнадцать работников наряжают огромную елку.
— Мадемуазель дю Вириль, — донеслось до нее откуда-то сбоку. Акцент присутствовал, но был не настолько ужасающим, чтобы морщить носик. — Мадемуазель дю Вириль, у меня к вам вопрос конфиденциального характера.
По лестнице к ней спешил метрдотель, обмахивавшийся платком.
— В чем дело, месье? — удивленно спросила Клэр, отойдя от подруги.
— Постояльцы не могут спать. Говорят — в вашем нумере поют! — растерянно, с трудом подбирая слова, проговорил метрдотель и развел руками.
— Это какие же постояльцы не могут спать? — пожав плечами, поинтересовалась мадемуазель.
— Из соседнего нумера. Большой ученый, смею заметить. Вы уж потише, они все труды свои пишут.
— А! Месье из соседнего номера, — весело воскликнула Клэр. — Так он по другой причине ночами не спит. Он всегда возвращается к себе с раскрашенной девицей. Каждый вечер с новой, — доверительно прошептала она метрдотелю. — У них царит такой шум, что я всю ночь глаз сомкнуть не могу. А у меня по утрам репетиции! — жалобно добавила она.
У метрдотеля отвисла челюсть. А когда у него достало сил вернуть ее на место, он только выдохнул по-русски:
— Ядрена кочерыжка!
А потом забормотал извинения, сбиваясь с французского и не зная, куда деть глаза — какой пассаж! Желтобилетные! И в таком-то заведении!
Следующие два дня он усердно следил за тем, в котором часу и с кем является домой господин Авершин. Покуда не был пойман с поличным под дверью молодого ученого.
— Вы что-то позабыли, любезнейший? — поинтересовался Николай, распахнув дверь и обнаружив почтенного метрдотеля склонившимся в три погибели к замочной скважине.
— Нет, нет, Ваше благородие, — пробормотал тот, схватившись за поясницу, — спину ломит, скрутило.
И тут же отшатнувшись чуть в сторону, заглянул в комнату за спиной господина Авершина.
— И все-таки вы что-то ищете, — заметил ученый.
Метрдотель разогнулся и, наконец, приняв самое скорбное выражение лица, проговорил:
— Ваше благородие, я вынужден задать вам вопрос очень личного свойства…
Спустя две минуты бледный метрдотель мчался по лестнице вниз, в переднюю, чувствуя себя как-то по-новому, как не бывало раньше — по-дурацки. А уже вечером, в нетерпении потирая руки, он наблюдал, как господин ученый, направлявшийся из Британского клуба на втором этаже в ресторацию на цокольном, столкнулся в двери с госпожой актрисой, только недавно вернувшейся из театра и спешившей на ужин туда же.