Борьба с подземной непогодой (журн. вариант)
Шрифт:
Позвать на помощь? Кого? Впереди двое тащут третьего. Они заняты, помочь не могут. Нет-нет, он бригадир, он сам как-нибудь… Дух переведет и догонит…
А потом Мочан понял, что ничего не видит. Смотрит широко раскрытыми глазами, а впереди тускло — зеленая мгла, цвета вылинявшей гимнастерки. Голоса и шаркающие ноги ныряют в эту мглу. Мочан слышит странный звук, будто что-то твердое стучит в его шлем…
Проходит секунда, а может быть, и полчаса. Мочан еще раз открывает глаза и видит прямо перед собой (теперь он отлично видит) полукруглую облицовку перекрытия. Почему же не стену, а перекрытие? Мочан постепенно соображает,
— Эй, парень, ты что, глупый? Нашел место, где спать. Взрыв через 10 минут. — Озабоченные глаза Ковалева смотрят на Мочана через два стекла.
— Ах, это вы, Григорий Онисимович! Вам плохо?
Мочан поднимается на ноги медленнее, чем хотелось. 10 минут до взрыва! А близко ли выход? Целых два километра? Бежать, что есть мочи, скорее бежать!!!
Но вялые ноги не могут бежать, что есть мочи, и живой комок в груди протестует. Сердце требует покоя.
— Худо мне, Степан, — говорит Мочан неожиданно тоненьким и жалостливым голосом.
— Ничего, крепитесь. Это тепловой удар, у нас в Духовке часто бывает. Вам полежать бы, да нельзя. Идемте, я помогу.
Мочан потихоньку плетется, стыдясь своей слабости. У него шумит в ушах, покалывает в сердце и нестерпимо тошнит.
— Крепитесь, осталась всего лишь одна минута! Но Мочан не может крепиться. Тошнота держит его за горло и зеленая мгла подступает к глазам…
— Чуть отдохну, Степа…
В этот момент отдаленный удар сотрясает подземелье. Грохот сменяется щелканием и звоном — это стучат по стенам стальные осколки и взорванные камни.
Страх прибавляет силы Мочану. Он тяжело топает, почти бежит перед Ковалевым.
А сзади слышится, все усиливаясь, странный звук, похожий на грохот колес проносящегося мимо поезда. Мочан понимает: это мчится по гулкому коридору прорвавшаяся лава, перекатывая камни и куски комбайна, превращенного в металлический лом.
Кто обгонит — лава или люди? Люди гораздо ближе, но лава движется быстрее. Девятикилометровый гладкий и прямой тоннель она пройдет из конца в конец меньше, чем за 20 минут. За 20 минут люди, конечно, добегут до выхода… если они будут бежать.
— Ох, лихо мне, Степан… подожди минутку, постой.
— Да поймите вы, нельзя стоять ни секунды.
Ковалев подхватывает Мочана на спину. Шаркая асбестовыми подошвами, Ковалев бежит, нет, бежать не хватает сил, он идет крупным шагом… Скорее, скорее! Шум, похожий на грохот колес, приближается. Правда, гулкий коридор усиливает звук. На самом деле, лава не так близко, а кажется, что грохочет совсем рядом…
— Оставь меня, Степан, не губи свою жизнь. Ты хороший мастер… лучше меня. — Мочан старается сползти с широкой спины товарища.
Ковалев не любит чувствительных слов.
— Молчи, дурак, у тебя жена и дочка. Думаешь, мне легко. Не мешай тащить тебя.
Им обоим страшно. Ковалев уже видит выход, но не может оглянуться. Где-то за спиной грохочет поток лавы, Ковалеву кажется — совсем рядом. Он поеживается и думает: вот сейчас, через секунду груда раскаленных камней обрушится на нас, как на Виктора… и конец. Мочану еще страшнее. Выход за его спиной, он не знает, далеко ли спасение, но видит, как разгорается, как становится все ярче красный свет надвигающейся лавы. Мочан смотрит в огненный зрачок своей собственной смерти и прикидывает — еще минуты три-четыре. Хватит ли сил у Ковалева? Он уже задыхается. Мочан слышит его сиплое дыхание.
— Да оставь ты меня, Степан. Оба погибнем.
Ковалев не оглядывается, не отвечает, он бережет дыхание. Его руки крепче сжимаются на животе у Мочана. Мочану тесно, неудобно, трудно дышать, серный дым уже щекочет ноздри. Смерть близка, она заглядывает в лицо.
— Да отпусти же, я сам, отпусти, дурной!
— Не брыкайся, мне тяжело, — отвечает Ковалев.
Но тут кровля над головой Мочана расступается. Он видит вороное небо и звезды. Какие-то руки хватают его, оттаскивают в сторону, снимают шлем, и можно молча, полными легкими вбирать нормальный, свежий, как ключевая вода, морозный воздух, упиваться им, смаковать, дышать и дышать еще много лет.
Лава вырвалась из тоннеля через полторы минуты.
17.
В самом центре Вулканограда, на полукруглой площади перед воротами завода стоит величественная фигура из литого базальта. Она изображает юношу, он остановился в пути, на спине его висит вещевой мешок, у ног стоит аппарат, тускло поблескивает кристалл горного хрусталя, изображающий экран. Левой рукой юноша придерживает аппарат за ремни и, заслонившись правой от солнца, смотрит на вершину Горелой сопки. Юноша шел долго и устал. Ему жарко, он сбросил шапку на землю, его кудрявые волосы прилипли ко лбу. Рот полуоткрыт — путник еще не перевел дыхания, но уже заметна улыбка, наконец-то он видит вулкан, наконец-то он у цели. На пьедестале надписано золотыми буквами:
Здесь он стоит, первый человек, видевший вулкан насквозь, первый человек, понявший механизм Горелой сопки, стоит и смотрит, как работает на Советскую страну эта машина, отрегулированная и укрощенная. По виду гора все та же. Она горделиво упирается в облака. Чтобы увидеть ее, нужно все еще задирать голову. Но над снежным куполом не курится и не клубится пар. Прежние жерла надежно зацементированы, в кратере расположилась туристская станция и обсерватория. Небо там почти всегда безоблачно и удобно наблюдать звезды.
Пар выходит на полкилометра ниже, через искусственные жерла — мочановские скважины. Оттуда по всем склонам — на север, юг, восток и запад — шагают стройные мачты. Они спускаются с горы и по широким просекам, пробитым в тайге, несут электрическую энергию в города и деревни, и на стройки, ко всем штепселям, рубильникам, кнопкам и реостатам, всем людям, которым нужно было осветить, согреть, расплавить, вскипятить, привести в движение, накалить нить, намагнитить и размагнитить, получить искру или дугу.