Борьба у престола
Шрифт:
Глаза Анны сверкнули.
– Встань, встань, – торопливо сказала она.
Но Маша рыдала все громче и говорила прерывающимся голосом:
– Ваше величество… Отец… в тюрьме… безвинно… Он верный слуга ваш и вашего дяди еще… Он… ничего… Смилостивитесь, государыня… Вы такая добрая…
Анна побледнела еще больше, и на мгновение ее глаза с такой угрозой остановились на Василии Лукиче, что он растерялся. Но сейчас же овладел собою и, стараясь поднять Машу, произнес:
– Ее величеству известно ваше дело. Вы напрасно заставляете страдать сердце государыни. Ее величество
Маша с отвращением оттолкнула его руку и прижалась лицом к складкам платья Анны.
– Императрица еще не сказала своего слова, – своим резким, грубоватым голосом произнесла Екатерина, злыми глазами в упор смотря на Василия Лукича.
– Встань, Маша, – настойчиво повторила Анна. – Послушай, милая девушка, – начала она, опускаясь в кресло. – Скажи своему дедушке, канцлеру, чтобы он сегодня же приехал ко мне, я поговорю с ним. Василий Лукич, – продолжала она, не глядя на князя, – я хочу, чтобы к графу Павлу Ивановичу в его заключении относились с должным уважением, без излишнего утеснения. Я хочу, чтобы Верховный совет незамедлительно рассмотрел его дело и представил нам о сем.
В ее тоне слышались повелительные ноты.
– Верховный тайный совет представит вашему величеству в свое время сентенцию, – ответил, кланяясь, Василий Лукич.
Он видел, что императрица раздражена, но все же своими словами дал понять, что приговор произнесет Верховный совет и только представит о сем императрице, как о совершившемся факте. Василий Лукич с умыслом не прибавил слов» на благоусмотрение» или» на утверждение», подчеркивая этим полную самостоятельность совета.
И это поняли все, кроме Маши, которую очень ободрили ласковость императрицы и ее слова. С просиявшим лицом она снова горячо поцеловала руку императрицы.
Анна сидела угрюмо, закусив губу.
Юлиана и Адель, не понимая слов, видели только, что эта миловидная, такая еще юная девушка сперва горько плакала, видимо, о чем-то просила, а потом стала радостной. Значит, императрица удовлетворила ее просьбу. И они из-за плеча императрицы ласково улыбались и кивали головой Маше. Маша тоже радостно улыбалась им в ответ.
Василий Лукич, уже вполне овладевший собой, почтительно стоял в стороне, нисколько не собираясь уходить, чтобы не оставить императрицу с сестрами.
Он даже был доволен разыгравшейся сценой. На первую властную попытку Анны показать себя самостоятельной он сумел ответить и указать ей, в присутствии ее сестер, что она ничего не может сделать помимо Верховного совета.
Чтобы рассеять тяжелое впечатление, сестры расспрашивали императрицу, когда она предполагает совершить свой вход в Москву. Будет ли на этот день снят траур?
Вопрос о въезде в Москву был уже решен верховниками помимо Анны. Они торопились скорее покончить со всякими церемониями, чтобы в Москве, в присутствии самой императрицы, привести народ и войска к присяге, которой они придавали величайшее значение, и хотели окружить ее возможной торжественностью и как бы санкционировать присутствием императрицы.
Текст присяги был наконец выработан. В нем были исключены слова»
Анна вяло отвечала на расспросы. Екатерина низко наклонилась к ней и говорила:
– Ты что-то побледнела, сестрица, вот приедешь в Москву – отдохнешь.
Она уронила платок и прежде, чем кто-нибудь успел сделать движение поднять его, поспешно наклонилась и быстро шепнула:
– Там верные друзья, жди.
Вялое лицо Анны оживилось, и она украдкой взглянула на сестру. Герцогиня чуть заметно кивнула головой и непринужденно продолжала:
– Вчера был у меня князь Алексей Михайлович. Хочет просить твоего позволения представить тебе дочь свою Варвару. И дочь же у него! Первая красавица в Москве. Потом заезжал фельдмаршал Иван Юрьевич…
Анна становилась внимательнее.
– Ждут тебя, очень все ждут на Москве.
– Да, сестрица, – сказала Елизавета, не понимавшая тайного смысла слов Екатерины. – Уж очень мы истомились в печалях…
– А тебе, чай, уж и потанцевать захотелось? Ты ведь больно охоча до танцев, – произнесла Анна, не без некоторой враждебности глядя на цветущее, прекрасное лицо юной цесаревны. – Поспеешь еще.
Елизавета вся вспыхнула.
– Что вы, сестрица, – ответила Елизавета. – Я не к тому. Где о танцах думать! Только, было все так тревожно да смутно. Все равно потерянные ходили.
– И взаправду, Аннушка, – лениво сказала Прасковья. – Жили мы как в крепости какой…
Василий Лукич внимательно слушал эти разговоры. Ему не нравилась герцогиня Екатерина. Она открыто, где только могла, выказывала свою ненависть верховникам. Она была резка и решительна, и ее присутствие было особенно неприятно князю. Он видел настроение Анны, враждебное, хотя и угнетенное, сам устал за эти дни, неся свои нелегкие обязанности, оберегая императрицу от всякого постороннего влияния и неусыпно наблюдая за каждым ее шагом. Он насильно, вопреки видимому нежеланию Анны, жил во дворце под тем предлогом, что, как начальник дворцовых караулов, он отвечает за покой и безопасность императрицы. Но в душе ему не нравилась роль тюремщика. «Поскорее бы все кончилось, – думал он. – Поскорее бы в Москву! Будет принесена присяга, все пойдет тогда обычным порядком. Кончится неопределенность, смирятся враги, и сама императрица покорится своему положению государыни, которая царствует, но не управляет».
Императрица, несколько ободренная намеками сестер, пригласила гостей к столу. Все оживились, особенно цесаревна Елизавета, большая любительница покушать. Одна только Анна Гавриловна сохраняла на лице скорбное выражение. Анна приказала пригласить к столу дежурного офицера. Это она с приезда во Всесвятское делала каждый день. В ней говорил инстинктивный расчет, что этой высокой честью она привлечет на свою сторону не одного офицера. И расчет этот был в значительной степени верен. Кроме того, раза два она подносила собственноручно караульным солдатам по чарке вина, а так как почти все гвардейские солдаты были из зажиточных дворян, то этим она располагала к себе отчасти служилое шляхетство.