Борьба за Дарданеллы

Мурхед Алан

В Дарданеллах его ожидала крайне мрачная картина. Оба берега застыли в молчании, и только лучи турецких прожекторов ходили взад-вперед по воде, на которой нигде не замечались признаки жизни. Четыре часа «Джед» кружил в поисках двух пропавших линкоров. Он подходил близко к азиатскому берегу и с помощью вражеских прожекторов проверял буквально каждую бухту, где могли бы сесть на мель «Иррезистибл» и «Ошен». Но ничего не было видно и слышно, ничего, кроме этой потрясающей тишины, крайней усталости поля битвы после окончания дневных боев. Для Кейса это было поднимающее дух ощущение.

«Мною, — писал он впоследствии, — владело

самое неизгладимое впечатление, что мы находились перед разбитым врагом. Я считал, что он был разбит в 14.00. Я знал, что он был разбит в 16.00, — и в полночь я знал с еще большей уверенностью, что он абсолютно разгромлен, а нам осталось только организовать достаточные силы для прочесывания и придумать какие-нибудь средства для борьбы с дрейфующими минами, чтобы пожать плоды наших усилий. Мне казалось, что эти орудия фортов и батареи, и спрятанные гаубицы, и передвижные полевые орудия уже не представляют для нас опасности. С минами как на якорях, так и с плавающими мы должны справиться».

Рано утром Кейс в этом приподнятом состоянии духа вернулся к «Куин Элизабет».

Глава 4

Атака на Дарданеллы едва ли могла случиться в еще более худшее для турок время. За пять месяцев, прошедших с их вступления в войну, ничего хорошего у них не получалось. На юге, на подступах к Персидскому заливу, Басра перешла в руки англичан, а экспедиция в Египет закончилась жалким фиаско: лишь горстка измученных и сбитых с толку солдат достигла Суэцкого канала, но их оттуда легко выбили, и немногим посчастливилось вернуться живыми в оазис Палестины.

На востоке дела шли еще хуже. Это Энвер подал идею, что Турция должна предпринять атаку на русских на Кавказе силами 3-й армии, расквартированной в Эрзеруме, и он решил лично возглавить эту экспедицию. Перед отъездом на фронт он обсудил свой план с Лиманом фон Сандерсом, и, похоже, с этого момента неприязнь между этими людьми стала нарастать. Лиман отмечал, что Энвер планировал вести свои войска через горы в Сарыкамыш в разгар зимы, когда перевалы блокированы снегом, и что тот никак не позаботился об организации снабжения. Все это не имело на Энвера никакого эффекта, он заявил, что будет действовать согласно своему плану, а после разгрома России двинется на Индию через Афганистан. Лиман фон Сандерс написал трезвый отчет о своем опыте работы в Турции, и он редко себе позволял эмоциональные выпады. Однако последняя новость нарушила его спокойствие. «Энвер, — сказал он, — высказал фантастические идеи».

Подробности сражения при Сарыкамыше 4 января 1915 года никогда не были известны, потому что некому было их регистрировать, а новости о том, что там произошло, в Турции в то время глушились. Однако официальные цифры говорят о том, что из 90 000 турок, отправившихся в поход, вернулось лишь 12 000. Остальные были убиты, взяты в плен, умерли от голода или замерзли. Энвер, грустная пародия на Наполеона, которому он так хотел подражать, бросил то, что осталось от армии на поле боя, и вернулся из зимних метелей через Анатолийскую равнину в Константинополь на свой прежний пост военного министра. Внешне он оставался таким же спокойным, как и прежде, и ничего не сообщалось о трагедии под Сарыкамышем или последовавшей вспышке тифа в разбитой армии.

Тут последовала нелепая попытка провозгласить джихад — священную войну — против всех христиан на Ближнем Востоке (немцы

и австрийцы исключаются), и германская миссия была послана аж в Афганистан, чтобы завязать интриги против британцев. Но ничего не могло скрыть тот факт, что военные усилия Турции зашли в тупик. Казна была пуста, армейские реквизиции частной собственности становились все более и более тяжелыми, и среди гражданского населения воцарилась апатия. Как утверждает американский посланник Льюис Эйнштейн, немцы серьезно опасались, что следующий удар заставит Турцию начать в секрете сепаратные переговоры о мире.

И вот в такой гнетущей обстановке пришла весть о бомбардировке Дарданелл.

Во времена кризиса дух населения в городе, которого еще не коснулась война, редко бывает столь же высок, как у солдат на линии фронта, но в марте Константинополь превзошел самого себя. В отсутствие какой-либо надежной информации с Дарданелл начали появляться всевозможные слухи. 40 000 британских солдат вот-вот высадятся в Золотом Роге. Женщин изнасилуют. Весь город предадут огню.

«Сейчас это кажется странным, — писал Моргентау позднее, — эта уверенность каждого, что победа союзного флота в Дарданеллах неизбежна и что взятие Константинополя является делом лишь нескольких дней».

В течение двух столетий британский флот шел от одной победы к другой, это была единственная совершенно несокрушимая мощь в мире, как можно было надеяться, что горстка старых пушек в Дарданеллах сможет ее остановить?

В начале марта началось бегство из Константинополя. Государственные архивы и банковское золото были отправлены в Эски-Шехр, делались попытки захоронить наиболее ценные произведения искусства. Первый из двух специальных поездов, один для султана и его свиты, другой для иностранных дипломатов, стоял в готовности в Хайдар-Паша на азиатском берегу, а более зажиточные турки начали отправлять своих жен и свои семьи в глубь страны, используя каждое возможное средство.

Вряд ли стоит их осмеивать за эти меры предосторожности, потому что сам Талаат находился в мрачном состоянии духа. Еще в январе он созвал совещание с участием Лимана фон Сандерса, адмирала Узедома (немца, командовавшего береговой обороной) и Бронсарта (германского начальника штаба армии). Все согласились с тем, что если союзный флот атакует, то он прорвется. Недавно, в марте, Талаат реквизировал мощный «мерседес» бельгийской дипломатической миссии, и сейчас машина набита доверху вещами, снабжена при этом дополнительными баками с горючим и готова к путешествию. Поскольку расстояние от Галлиполи до Константинополя — всего 150 миль, считалось, что первые британские боевые корабли появятся в Золотом Роге в течение двенадцати часов после их прихода в Мраморное море.

Среди дипломатов также царили опасения. Германское посольство, огромное желтое нагромождение из камня, стояло на особенно выдающемся месте при входе в Босфор, и Вангенхайм, потеряв все прежнее мужество, был уверен, что здание подвергнется обстрелу. Он уже оставил часть своего багажа у Моргентау на сохранение на нейтральной американской территории. «Пусть только посмеют уничтожить наше посольство! — восклицал он как-то в разговоре с Моргентау. — Я с ними рассчитаюсь! Если они хоть один раз выстрелят по нему, мы взорвем французское и британское посольства! Передайте это британскому адмиралу, хорошо? Скажите ему, что у нас уже готов динамит для этого».