«Борьба за души» и другие рассказы
Шрифт:
Ночью никак не могу заснуть — мешают блохи, и Ганушка меня просит:
— Знаешь что, Яроушек, расскажи мне про индейцев…
Так Ганушка стал моим другом.
Прошло три года. Я бродяжил по Германии и был в Гейлигенгрунде. Иду по липовой аллее, и кто, вы думаете, идет мне навстречу? Ганушка! Собственной персоной.
То была одна из необъяснимых случайностей, удивительнейшая встреча двух знакомцев среди стольких миллионов незнакомых лиц. Оказалось, что Ганушка — пока в Чехии не забудут про одну ограбленную виллу — счел самым для себя разумным, с соблюдением
Все то время, пока мы с ним разговаривали, он никак не мог спокойно постоять на месте и какой-то тряпицей отгонял от меня мух:
— Липнут они к тебе, Яроушек!
В его глазах я снова увидел прежнюю нежность. Растроганным от волнения голосом, едва не заикаясь, Ганушка говорил:
— До чего же я рад, что мы с тобой вместе попали в Баварию! Ну обожди, теперь пойдет житуха. Постой здесь, я сейчас вернусь!
Я смотрел ему вслед.
Примерно через четверть часа мой друг Ганушка вернулся с зарезанной козой.
— Сволочь такая, — начал он, — деревенщина пузатая, не пустил меня ночевать, а я ему теперь за это козу прирезал. Ты бы этого не сделал, пожалел, а я нет! я нет!
Эти последние слова Ганушка произнес таким добродушным тоном, глаза его излучали такую нежность, как если бы он рассказывал о бог весть какого благородства поступках…
— Козу продадим, — продолжал он, — и купишь себе, Яроушек, ботинки. А то твои уже совсем худые, в них далеко не уйдешь.
К сожалению, когда мы об этом говорили, мимо проходил баварский жандарм. Ганушка поступил как истый джентльмен. На ломаном немецком языке он объяснил жандарму, что меня знать не знает и остановил лишь затем, чтобы попросить милостыню. И по-чешски добавил:
— Не будь дураком, Яроушек, скажи, что это правда.
Но жандарм меня ни о чем не спрашивал и увел с собой одного Ганушку, который печально тащил зарезанную козу.
Я смотрел им вслед, пока они не скрылись — коза, жандарм и мой самоотверженный друг Ганушка.
После этого я долго-долго ничего о нем не слышал. И вот совсем недавно иду по Майзловой улице, и вдруг из одной распивочной выскакивает дружище Ганушка, втаскивает меня внутрь и кричит официантке:
— Подай-ка Яроушку шкалик хлебной с ромом!
В каком он был виде, бедняга! Ганушка открылся мне, что уже давно не подворачивалось под руку ни черта стоящего, что ночует он в какой-то развалюхе, а шпики уже наступают ему на пятки. И что ему уже нечего было надеть на себя, пришлось сходить ночью за Хухле, раздеть там два огородных чучела и таким образом пополнить свой гардероб. Сообразно тому, надо сказать, он и выглядел.
Он был весь драный, точно боевое знамя, которое несут в день трехсотлетия какого-то очень драчливого полка.
Я спросил его, что бы я мог для него сделать. Ганушка ответил, что был бы очень рад, если бы я сводил его в пивную «У Флеков».
Итак, в тот день я привел Ганушку в общество чавкающих чешских чревоугодников, привел туда своего верного друга, горевшего одной страстью, испытывавшего одно-единственное желание — побывать «У Флеков», у истоков чешской политики, в колыбели чешских буржуев.
Я увидел там несколько знакомых лиц, на которых было написано явное непонимание того, что и Ганушки заслуживают подобных радостей. Когда я его привел, они решили, что, наверно, это пари. А потом Ганушка удивил мир, совершив нечто великое.
В то время как эти преуспевающие обыватели совали по грошику в кружку для сбора пожертвований на одежду бедным школьникам, Ганушка вытащил из своих лохмотьев целых десять геллеров, последнее свое достояние, и бросил монету в кружку со словами:
— Пусть их оденутся, бедняжки!
Я хотел, чтобы он шел ночевать ко мне и сказал, что дам ему старый костюм. Ганушке это доставило безмерную радость и, всласть наглядевшись на довольные лица пражан, этот вечно гонимый малый вышел со мной на улицу.
На углу Мысликовой улицы нам повстречались двое, один из них (все тот же агент Гатина) похлопал его по плечу:
— Идемте со мной, Ганушка, мы уже вас ищем из-за маргарина!
Так 27 августа в пол-одиннадцатого ночи я снова потерял своего друга Ганушку.
Сербский поп Богумиров и коза муфтия Исрима
Большой и Малый Караджинац — две соседние деревни. Казалось бы, и тут и там интересы одни, а на самом деле ведь сколько разного! Дело в том, что Малый Караджинац лежал на сербской стороне, а Большой — принадлежал султану. Деревни высоко в горах, и их жители изнурительным трудом старались вырвать у этой гористой пустыни все, что она могла дать. На скалах волновался овес. По горным выступам резво скакали козы.
Когда в Малом Караджинаце продавали коз, их продавали, чтобы уплатить подати своему сербскому королю. В Большом Караджинаце коз продавали на десятину падишаху. В общем одно и то же, только и разницы, что в названии. Православных сажали за недоимки по податям, турок — по десятине.
На храме в Малом Караджинаце желтел покрытый дешевенькой бронзой восьмиконечный крест. И такой же бронзой покрыли полумесяц на мечети в Большом. Бронзу и те, и другие покупали в лавке армянского купца Рекована в недалеком пограничном местечке. Но как гордились и православные, и магометане этой дешевенькой позолотой!
Когда же турки в Большом Караджинаце однажды побелили свою мечеть, православные в Малом тоже выкрасили свою церковь в белый цвет известкой. И как вызывающе она сверкала на сербскую и турецкую стороны своими куполами!
А когда вечером в церкви ударяли во все колокола, муфтий на противоположной стороне пытался с минарета перекричать их звон возгласами, что аллах есть аллах и что аллах велик.
Прокричав положенное, муфтий Исрим спускался вниз, закуривал трубку и отправлялся на беседу с православным попом Богумировым. Встречались они у водопада, отделявшего Оттоманскую империю от Сербского королевства.