Борис Годунов
Шрифт:
Гонцы самозванца прибыли в Подмосковье из района Орла и Тулы. Но в столицу они вошли не по серпуховской или рязанской дороге, а по ярославской дороге из района Красного села. Это село располагалось за рекой Яузой, к северо-востоку от Москвы. Отмеченный факт можно поставить в прямую связь с действиями отряда Корелы. По свидетельству Маржарета, «Дмитрий» послал войско к столице, чтобы «отрезать съестные припасы от города Москвы». Заокские города были охвачены смутой, и Москва не могла рассчитывать на подвоз хлеба с юга. Зато замосковные города сохраняли верность династии, так что обозы шли оттуда непрерывным потоком. Особенно оживленной была дорога из Ярославля, проходившая через Красное село. Чтобы выполнить приказ Лжедмитрия, Корела должен был перерезать прежде всего эту дорогу. По-видимому, он так и сделал.
По
Присутствие казаков Корелы спасло Пушкина и Плещееву от участи предыдущих гонцов. Красносельцы, как повествует К.. Буссов, с уважением выслушали послание «Дмитрия» и решили собрать народ, чтобы проводить его гонцов в столицу. КУК значится в Разрядных записях, Пушкин и Плещеев приехали «с прелестными грамотами сперва в Красное село и, собравшись с мужиками, пошли в город…». По русским летописям, гонцы Лжедмитрия встали в Красном селе и почали грамоты Ростригины читать… что он прямой (настоящий) царевич и иные многие воровские (преступные) статьи». Обращение «прирожденного» государя привело к тому, что красносельцы подняли мятеж и привели гонцов «к Москве на Лобное место с теми воровскими грамотами».
Правительство заблаговременно подготовилось к отражению казаков. Более того, Годуновых своевременно известили о том, что красносельские «муж.ики изменили и хотят быть в городе,- (Москве.- Р. С). Однако посланные в Красное село ратники не дошли до села, ^испугались, назад воротились». Невероятно, чтобы воевод испугал вид горстки красносельских мужиков, вооруженных чем попало. Остается предположить, что они столкнулись с организованным войском, каковым был, по-видимому, отряд Корелы.
На столичных улицах к красносельцам «пристал народ многой*, массовое восстание москвичей началось уже после оглашения письма Лжедмитрия на Красной площади. До того посланцам «вора» надо было прорваться через усиленно охраняемые городские укрепления. Без казаков Корелы они бы, безусловно, не добились успеха. После переворота под Кромами повстанцы установили прямые связи со сторонниками Лжедмитрия в Москве. Кор ел а имел возможность использовать их помощь.
В окружении казаков и красносельцев Пушкин и Плещеев проникли в Китай-город. Все это произошло около 9 часов утра. Взойдя на Лобное место, посланцы Лжедмитрия огласили текст его письма к столичному населению.
Весть о появлении гонца на Красной площади распространилась по всему городу. Вскоре толпа заполнила всю Красную площадь. Ближайшие советники царя и Бояр: екая дума собрались в Кремле с раннего утра. Источники сохранили несколько версий относительно позиции Боярской думы в день переворота. По одной версии, народ ворвался в Кремль («миром же приидоша во град») и, захватив бояр, привел их на Лобное место.
Разрядные записи содержат известие, согласно которому сигнал к мятежу подал окольничий Богдан Бель-екни. Он будто бы поднялся на Лобное место и «учал говорить в мир»: «Яз за царя Иванову милость ублюл царевича Дмитрия, за то я и терпел от царя Бориса».
Записки К. Буссова позволяют установить происхождение ошибки в русских Разрядных записях. Окольничий Богдан Вельский в самом деле выходил к народу на Лобное место и, поцеловав крест, поклялся, что государь – «прирожденный сын царя Ивана Васильевича: он (Вельский) сам укрывал его на своей груди до сего дня». Но эта сцена имела место, однако, не в момент появления в Москве Гаврилы Пушкина, а три недели спустя, когда Лжедмитрий I прибыл ь Кремль. Запись в Разрядах, таким образом, перепутала последовательность событий.
Тот же очевидец К- Буссов, находившийся в Москве, писал, что царица Мария Григорьевна сама выслала на площадь бояр, сохранивших верность ее сыну. Чтобы пресечь агитацию посланцев «Дмитрия», бояре пригласили их в Кремль. Однако толпа помешала попытке убрать Пушкина и Плещеева с площади.
Ни русские летописи, ни иностранные авторы (К- Буссов, Я. Маржарет, И. Масса) ничего не упоминают о переходе на сторону восставшего народа кого-нибудь
По свидетельству английских источников, речь от имени думы произнес популярный в столице дьяк Афанасий Власьев. Он спросил у народа о причине необычного сборища, направленного к мятежу. Главные бояре просили толпу разойтись, указывали на то, что в государстве объявлен траур, и обещали разобрать любые просьбы и ходатайства народа после коронации царевича Федора.
Англичане отметили, что речи бояр были двуличными. Сановники говорили таким безразличным голосом, «что видно было, что при этом участвует один язык». На самом деле бояре, и так не обладавшие красноречием, лишились дара речи при виде разбушевавшегося народа.
Очевидцы упомянули об инциденте, послужившем последним толчком к восстанию. Гаврила Пушкин не успел прочесть грамоту Лжедмитрия и до половины, когда москвичи доставили на площадь двух прежних «воровских» гонцов, вызволенных ими из тюрьмы.
Свидетельство англичан позволяет объяснить непонятное известие Конрада Буссова. По словам Буссова, в письме к москвичам «Дмитрий» требовал прежде всего ответить ему, куда они дели его предыдущих посланцев, убили ли их сами или это тайком сделали господа Годуновы и пр. Парадокс состоит в том, что в подлинной грамоте Лжедмитрия I не упоминалось ни словом ни о каких гонцах. Очевидно, в памяти Буссова события сместились, и он стал приписывать освобождение гонцов воле Лжедмитрия I.
Дополнительные сведения насчет роли тюремных сидельцев в восстании можно обнаружить в польских источниках. Иезуит А. Левицкий, прибывший в Москву в свите самояванца, сообщает, что в день восстания народ открыл тюрьмы, благодаря чему «наши поляки, взятые в плен во время боя под Новгородом-Северским и заключенные в оковы Борисом, избавились от темничных оков и даже оказали содействие народу против изменников».
Приведенные факты имеют решающее значение для реконструкции событий, послуживших сигналом к выступлению народа в столице. Согласно английскому источнику, тюремных сидельцев стали освобождать еще до того, как Пушкин дочитал грамоту Лжедмитрия и собравшийся на площади народ взялся за оружие. Отсюда следует, что восстание в Москве началось с разгрома тюрем. Кому принадлежал почин в этом деле? На этот вопрос источники не дают прямого ответа. Можно предположить, что нападение на тюрьмы осуществили те же люди, которые опрокинули охрану в городских воротах и провели Пушкина и Плещеева на Красную площадь, то есть атаман Андрей Корела с донскими казаками. Разгром тюрем позволил им достичь разом двух целей. В московских тюрьмах к лету 1605 года собралось огромное число «воров» из простонародья, а также пленных поляков и других лиц, захваченных на поле боя. Освобожденные от оков, они немедленно присоединились к казакам. Еще большее значение имел моральный эффект…Воры,», подвергавшиеся избиению и пыткам в царских застенках, стали живым обличением годуновской тирании. Недаром англичане писали, что появление узников на площади явилось как бы искрой, брошенной в порох. Толпа вооружилась чем попало и бросилась громить дворы Годуновых.
Пушкин, Плещеев, другие дворяне, перешедшие на сторону самозванца, сыграли немалую роль в московских событиях. Но подлинными героями восстания были все же не они, а «черные люди» – низы столицы – и вольные донские казаки во главе с атаманом Андреем Корелой.
По словам московского летописца, на Годунова ополчилась «чернь вся, и дворяня, и дети боярские и всякие люди московичи». Современники единодушно свидетельствуют, что московское население поднялось на Годуновых «миром».
Сколь бы разнородными ни были силы, выступившие против Годуновых, движение сразу приобрело социальную окраску. В отчетах англичан этот момент получил наиболее яркое отражение. «…Весь город,- писали англичане,- был объят бунтом; и дома, погреба и канцелярии думных бояр, начиная с Годуновых, были преданы разгрому»; «московская чернь без сомнения сделала все возможное»; «толпа сделала что только могла и хотела: особенно досталось наиболее сильным мира, которые, правда, и были наиболее недостойными»; «более зажиточные подверглись истязанию, жалкая голь и нищета торжествовала», с богатых срывали даже одежду.