Бориска Прелукавый (Борис Годунов, Россия)

Арсеньева Елена

Бомелий знал, что, прожив в России почти пятнадцать лет, он все-таки остался – и навеки останется! – для русских чужаком. Даже его венценосный пациент, не подозревавший о глубине своей зависимости от собственного лекаря, относится к нему с доверием – и одновременно с глубокой внутренней настороженностью. И вполне возможно, что именно для государя шпионит Борис, именно к нему бежит потом с Арбата, неся в клювике, словно пташка – ненасытному птенчику, новые сплетни о Бомелии: о том, с каким выражением тот обсуждал, например, царев брак с Анной Колтовской,

что говорил о французском недоноске Генрихе Анжуйском, которого поганые ляхи предпочли великому государю московскому и выбрали себе королем. И нет ли у него еще каких-то новостей из-за границы…

Давно почуяв далеко не бескорыстный интерес к себе Годунова, Бомелий к каждому его визиту готовился загодя и всегда имел про запас любопытную новость, способную поразить воображение и царя, и его доносчика, а главное – отвлечь их внимание. Но он и предположить не мог, что именно в его доме Бориска встретится с Аннушкой Васильчиковой. С первого же взгляда почуял Годунов, что Анна Колтовская принесет ему горе, – так оно и вышло. И тоже с первого взгляда он ощутил, что встреча со второй Анной будет иметь в его жизни очень важное, может быть, даже судьбоносное значение.

Девушка эта – с огненно-рыжими волосами и слишком светлыми глазами – была дочерью русского ратника Васильчикова, умершего от ран, полученных еще при взятии Казани. Умерла и жена его, которую за ее рыжие волосы и недобрый взгляд числили в ведьмах. А сироту Аннушку приютили жители Болвановки, Иноземной слободы, которых когда-то Васильчиков спас от ворья. Теперь ее называли Анхен, она стала прислугою при постоялом дворе для заезжих иноземцев, который держали ее благодетели. Уродилась Анхен пронырливой да глазастой, ушки всегда держала на макушке, никогда не упускала возможности что-нибудь подсмотреть или подслушать. Язык немецкий она выучила сызмальства, а оттого очень многие секреты постояльцев становились ей ведомы.

И вот как-то раз подсмотрела она тайную встречу Бомелия с каким-то странным человеком, прибывшим издалека. Человек тот был тих и скромен, одет чуть ли не нищенски, однако влиятельный архиятер государев чуть ли не травой перед ним стелился, особенно когда тот показал ему свой перстень – тяжелый, золотой, с печаткою. На печатке был изображен щит, на нем – лебедь и змея. А до чего смешно гость с Бомелием разговаривал! Приезжий ему: «Ад майорем деи глориам!» Ну и герр Бомелий то же: «Ад майорем деи глориам!»

Анхен рассказала о своих наблюдениях Бориске, с которым стала тайно встречаться. Нет, не для прихотей любовных, даром что она была собой хороша, да и он красавец писаный, они двое мигом почуяли родство душ.

Бориска, человек ушлый и начитанный, сразу сообразил, что означает сей перстень с печаткою. Это ведь знак иезуитов, и Бомелий, выходит, тайный иезуит… Да услышь кто да узнай государь, что ближайший к нему человек, его лекарь, которому он вверяет тело и душу, – представитель ордена, который в России подлежит искоренению, приверженец поганой католической веры, он же своего архиятера в порошок

сотрет!

Бориска, впрочем, не ринулся к царю с доносом на Бомелия, а решил приберечь полезные сведения на будущее. Зато не преминул упрекнуть Анхен в болтливости и предательстве своих благодетелей, о тайнах – опасных тайнах! – которых она рассказывает первому встречному.

– Да ты и сам хорош, – ответила та лукаво. – Или любишь кого? Или предан кому? Небось идешь по жизни, как по болоту, тычешь туда и сюда слегою, не попадется ли кочка, на которой можно обосноваться…

Борис тяжело сглотнул.

– Ведьма! – сорвалось с его губ.

Но Анхен не обиделась:

– Не ведьма, а ведьмина дочка. Матушка, беда, рано померла, ничему обучить не успела, однако кое-что я все же помню. Как-то раз она на меня бобы разводила и нагадала: царицею стану. Государыней.

Годунов хмыкнул. Ну как же! Сразу и государыней! С тех пор как по русским землям прошел слух, будто Анастасии Романовне была некогда предсказана преподобным Геннадием ее царственная участь, все мамаши только и знали, что искали для своих толстомясых таких вот гадальщиков и гадальщиц, которые бы навевали им сладкие сны о будущем.

– А ты и поверила? – бросил пренебрежительно. – Мне вон тоже одна бабка посулила, что я на престол воссяду…

– И ты тоже поверил, – убежденно кивнула Анхен. – И правильно сделал. Быть тебе на престоле, даже не сомневайся.

Честно говоря, Бориска не слишком-то верил в успех, когда затевал эту интригу…

С помощью Бомелия Анхен была взята прислужницей во дворец. О нет, Бориска был не так глуп, чтобы впрямую пригрозить Бомелию: мол, известна его тайна. Как раз и схлопочешь себе смертоносного яду, причем и знать не будешь, когда и как его глотнешь. Просто Бориска сумел растолковать Бомелию выгоды иметь при государе человека, который будет ему всем обязан.

А тем временем Анна Колтовская, которая долго и трудно болела после неудачных родов, наскучила Ивану Васильевичу. Он был падок до женской любви, а тут на ложе родной жены не взойдешь… Бориска устроил дело так, что рыжая прислужница царицы попалась на глаза государю, а на Анну Колтовскую была возведена напраслина – тайно-де принимает у себя в покоях мужчин… Разъяренный государь едва не убил жену и немедля спровадил надоевшую, болезненную, к тому же, как он теперь считал, распутную красавицу с глаз долой, повелев постричь ее в монахини.

На другой день к воротам Тихвинского монастыря подъехала телега, окруженная всадниками. Среди них был и Борис Годунов. Дно было слегка прикрыто соломой, на соломе лежал большой тулуп, из-под которого торчали босые, посиневшие – день стоял студеный – женские ноги. Двери монастыря немедленно открылись: приблизительно за час до того в монастырь прибыл гонец, предупредивший игуменью о том, что здесь должно вскоре произойти.

Начался обряд пострижения в монахини бывшей царицы Анны Колтовской. Половину времени она была словно в забытьи, но вдруг очнулась и закричала: