Шрифт:
Пролог
Он шёл по заснеженной равнине, не понимая, кто он, откуда. Ноги нещадно болели. С каждым шагом он сильно стискивал зубы и напрягал мышцы, чтобы идти, чтобы не останавливаться ни на минуту. Жестокий холодный ветер терзал обрывки мантии, почти не скрывавшей его тщедушного израненного тела.
Одно он понимал точно. Стоит только остановиться, передохнуть, и он больше не сможет сделать ни одного шага. Только вперёд, только идти, туда, где вдалеке виднеются трубы домов.
Он заметил их несколько часов назад, когда очнулся
Охватившее его чувство животного самосохранения заставило подняться. Страшная боль резанула ноги, и он рухнул в снег. Со стоном размотав тряпки, он заскрипел зубами от ужаса. Теперь всё понятно. Его пытали. На пальцах ног были вырваны все ногти. Мизинец на левой ноге отсутствовал. Запёкшиеся корки крови ещё продолжали кровоточить. Отерев ноги снегом, он снова, как смог, замотал их тряпьём. Оглядевшись, увидел недалеко от себя палку и привязанный к ней узелок с вещами. Повернувшись на живот, пополз в их сторону. Силы совсем не хотели возвращаться. Холод накрывал волнами, пытаясь заставить его сдаться и уснуть. В узелке был замороженный кусок мяса и нож. Он даже не понимал, хочет ли есть. Но настругав немного мяса, положил его в рот и сглотнул. Желудок тут же отреагировал бурно, выплёскивая пищу обратно.
– Понятно, – отдуваясь и отирая лицо снегом, проговорил он вслух, – долго не ел. Надо понемногу.
Засунув в рот горсть снега, проглотил его.
Палка оказалась добротным посохом. Опершись на него, он встал со стоном, закинул за спину узелок и сделал первые в своей новой жизни шаги.
Уже подходя к городу, он понял, что здесь никого нет. Ворота были открыты настежь, из труб не шёл дым, тишина вокруг не оставляла сомнений. Город брошен. В надежде найти приют, он огляделся и пошёл к первому же от ворот дому. Мороз сковал всё внутри. Двери, окна, посуда на столе, занавески – всё заиндевело и смёрзлось.
Заметив на кухне печь, он дохромал до неё и открыл заслонку. Выпрямился, оглядываясь. Чем же тут разжигали огонь? Ни кремня, ни огнива, ни спичек.… Покрутившись в кухне, отодрал от стены бумагу, которой были оклеены стены вокруг, засунул её в печь. В углу нашёл маленькую скамью. Скорее всего, под ноги. Повертев её в руках, швырнул о стену, что было сил. Скамейка разлетелась на щепки. Собрав немного, сунул их сверху на бумагу. И застыл, глядя в топку. И что дальше? В голову не приходило ничего, что помогло бы разжечь огонь. Поёжившись от холода, пошёл по дому, в поисках хоть какой-то одежды. К счастью, шкафы были полны. Выбрав толстые шерстяные штаны и тёплое бельё, вытряс его, сбивая иней и со стонами и криком начал снимать свою рванину. Она местами покрылась корками, которые с трудом отдирались от кожи, заставляя кровоточить раны. Пришлось разодрать простынь, найденную тут же в шкафу, и перевязать самые крупные ссадины.
Тёплое бельё начало согревать тело, и раны заныли. Кровь побежала по рукам и ногам, отзываясь нестерпимой жгучей болью. Он упал на большую холодную кровать и скрючился под толстым одеялом, стремясь унять дрожь во всём теле.
Разум подкидывал картинки одна страшнее другой. Вот он умрёт здесь. И вмёрзнет в эту кровать так же, как вмёрз хлеб на столе. Он даже не сгниёт. Потому что холодно. И никто его тут не найдёт. Кому нужен холодный заброшенный город?
Трясти перестало. Толстое ватное одеяло окутало его долгожданным теплом, и он провалился в тревожный сон…
…Снилось, будто он умеет летать. В красивой белой одежде с длинными распущенными чёрными волосами и огненными крыльями за спиной. Он разбегался по зелёному лугу и взлетал в голубое-голубое небо. Ветер подхватывал его и кружил, мягко лаская кожу. Рассмеявшись, он вскинул руки, и вокруг рассыпались яркие искры огня, дождём покрывая землю, но не причиняя растениям никакого вреда. Маленькие язычки пламени играли на его ладонях, ластясь, словно котята. И вдруг налетела чёрная туча. Она поднималась из-за горизонта, словно чудище, проглатывая небо, пядь за пядью, сверкая молниями и грозя поглотить весь мир. Ветер завыл, сбрасывая его вниз. Он упал, больно ударив ноги о землю, покатился, подгоняемый порывами ураганного ветра, и провалился в небольшую расселину, теряя сознание…
Резко вздрогнув, он открыл глаза и огляделся. Всё тот же замёрзший дом, всё так же холодно и тихо. Закутавшись в одеяло, как в кокон, он сел на кровати и задумался. А что если? Вытянув руки из-под одеяла, ладонями вверх, он сосредоточился, пытаясь представить, как на ладонях играет огонь. Ничего. Ухмыльнулся. Видимо, совсем сошёл с ума, если решил, что можно не во сне творить чудеса.
Он потёр руками глаза, морщась от боли, заметил на стене заиндевевшее зеркало и встал. Охнул и, пошатываясь, пошёл к нему. Краем одеяла вытер иней и отшатнулся.
– О, боги! Кто это? – он снова вгляделся в своё отражение, разговаривая сам с собой, – Неужели, это я? Но почему я совсем себя не помню? Кто я? Как меня зовут? Откуда я здесь?
Лицо, изуродованное пытками, казалось ему совсем чужим и ужасным. Обожжённые волосы свалялись в паклю и торчали во все стороны, подбородок покрывала щетина. Опустив глаза, заметил небольшой столик с ящиками, и, к огромной радости, нашел в них ножницы и бритву.
Через полчаса из зеркала на него смотрел уже совсем другой человек – коротко остриженный и побритый. Правда синяки и болячки не пропали, но выглядел он уже гораздо лучше. Снегом стёр потёки крови и грязь и снова порылся в шкафу. Тёплая длинная тога, подбитая мехом, подошла как нельзя лучше. В сундуке при входе он нашел короткие меховые боты, больше напоминавшие лапы зверя.
– Думаю, это как раз то, что надо, – довольно кивнул сам себе.
Обмотав ноги чистыми тряпками из разодранной простыни, он со стоном и кряхтеньем натянул боты на ноги. Чуть посидел, привыкая, и поднялся.
– Больно, но терпимо, – проговорил он и похромал снова в сторону кухни. Желудок сводило судорогой от голода. Решив снова пожевать мясо, он аккуратно ковырнул его ножом и положил кусочек в рот. Зубы свело от холода, но он заставил себя прожевать и проглотить пищу. Побурчав, желудок принял еду.