Бортовой журнал 3
Шрифт:
Поступление воды можно было сдержать, подав воздух из системы ВВД.
Но сначала надо было выяснить, есть ли еще живые на лодке.
Через переговорную трубу они связались с шестым отсеком. Там оказались люди.
В центральном посту погибли все, личный состав из четвертого и пятого отсеков перешел в шестой, и теперь они стоят по грудь в воде. Никишин решил сравнять давление между отсеками, открыть переборочную дверь в шестой отсек, чтоб спастись всем. Он приказал всем надеть аппараты, но пока без необходимости не включаться в них. Они пытались открыть дверь, но взрывом ее деформировало, и открыть ее не удалось. В шестом голоса постепенно стихали, а потом они услышали и слова прощания.
К этому времени азотный наркоз уже начал действовать. Электрик Мареев бормотал
Для этого нужен сжатый воздух, а его было очень мало.
Они решили перепустить воздух из запасной торпеды с помощью шланга в стрельбовой баллон. Но у них нет ключа. Никишин пробует открыть клапан с помощью молотка и зубила.
Клапан сбивается, и воздух выходит в отсек. Давление повышается, трудно дышать. Они решают перепустить воздух из торпеды в торпедном аппарате правого борта в стрельбовой баллон левого. Через несколько часов тяжелейшей работы им это удается, но давления не хватает. Надо двадцать пять атмосфер, а у них только восемнадцать. Не хватает семи атмосфер. И все же они решают выстрелить. Никишин отрывает запирающий клапан, обеспечивающий немедленное потопление торпеды после выхода из аппарата, делает так, чтоб торпеда утонула и не взорвалась при ударе о грунт. Наконец крышка торпедного аппарата открыта.
Никишин нажимает на рукоятку стрельбо-вого щитка, и … выстрела нет.
Он снова и снова нажимает на рукоятку – ничего не происходит. И тут он обнаруживает неисправность в самом щитке. Он устранят ее и… происходит выстрел – торпеда ушла.
Прошло пять часов после взрыва, теперь можно выходить.
Перед выходом отдохнули, съели аварийный запас пищи из аварийного бачка, положили туда записку о том, как пытались спасти людей из шестого отсека, и задраили его.
Август месяц. Балтика. Вода уже холодная.
Чтоб уменьшить охлаждение тела, густо намазали тельняшки тавотом. Приготовились к выходу и стали осторожно открывать заднюю крышку аппарата. Вода пошла в отсек, затопив торпедный аппарат. Потом она перестала поступать – давление сравнялось с забортным.
Никишин пошел первым. Он полз, толкая перед собой буй-вьюшку с буйрепом. Полтора часа ушло на подъем – надо было соблюдать режим декомпрессии. Когда он всплыл, была ночь. Море было неспокойно. Никишин стал дожидаться товарищей.
Вторым пошел Мазин. Когда он выплыл из торпедного аппарата, то, как условились, дал сигнал и стал ждать ответа. Никто не отозвался. Тогда Мазин через десять минут снова вошел в торпедный аппарат, снова вернулся в отсек. Выяснилось, что Мареев не хочет надевать дыхательный аппарат и категорически отказывается покидать отсек. Казалось, что временами на него находили моменты просветления, и тогда его начинали уговаривать покинуть лодку. Вроде уговорили, что он пойдет вслед за Мазиным, а за ним, подстраховывая его, пойдет Зиновьев. Надели на него маску дыхательного аппарата, включили аппарат. Но как только попытались окунуть в воду и подтолкнуть к торпедному аппарату, Мареев выплюнул загубник и начал захлебываться. Подняли его над водой, снова несколько раз пытались протолкнуть в торпедный аппарат. Ничего не выходит. Мареев упирается и совершенно невменяем. Прошло много времени, сдвигов никаких. Зиновьев уговаривает Мазина покинуть лодку, твердо обещая, что пойдет следом. Мазин снова выходит из торпедного аппарата. Снова нет ответа на посланный сигнал. Мазин снова возвращается на лодку. Зиновьев уверенно говорит, что идет за ним. Мазин в третий раз выходит через торпедный аппарат. Снова сигнал и снова нет ответа. Кислород в баллонах уже кончался, дышать становилось все труднее и Ма-зин начал подъем. Когда Мазин понял, что теряет сознание, он последним усилием сорвал маску и выпустил из рук аварийный буйреп. Его выбросило наверх, но он тут же снова скрылся под водой.
Этого мгновения хватило Никишину, чтобы, несмотря на полную темноту, заметить его, нырнуть, поймать за одежду и всплыть вместе с ним. Потом Мазин пришел в себя. Вдвоем они решили, что Никишин поплывет к берегу, а Мазин останется ждать у буйрепа Зиновьева.
При сильном волнении, при отсутствии видимости берега он плыл в направлении на восток, ориентируясь по светлой стороне горизонта. Ему казалось, что он плывет бесконечно. С детства он хорошо плавал, но силы постепенно покидали его. К тому же он не мог освободиться от ненужного теперь аппарата, так как не смог расстегнуть за спиной пряжку ремня, крепящего аппарат к спине. Делая отдых на спине, он снова и снова плыл на восток. Наконец к рассвету он увидел вдали нечто – это был маяк. Вдруг совсем рядом послышался шум мотора, и Никишин увидел катер, пытался кричать, но его никто не услышал. Катер скрылся. Силы совсем покинули торпедиста. У самого берега волны выбросили его на противодесантное заграждение – колючую проволоку недалеко от уреза воды. Из последних сил, двигаясь вдоль заграждения, он нашел лазейку, но выйти на берег уже не смог. Его нашли три краснофлотца, патрулировавшие береговую черту. На руках они принесли его в помещение, привели в чувство. Никишина парализовало: руки и ноги не шевелились, температура тела была 34,5. Он провел в море семь с половиной часов, после почти шести часов пребывания под водой, в отсеке под большим давлением. Берега он достиг у маяка Тохври на острова Даго. Было 3 августа 1941 года.
Оставшийся у буйрепа Мазин продолжал ждать Зиновьева, который все не поднимался на поверхность. На рассвете моряки с морского охотника обнаружили закоченевшего от холода и ослабевшего Мазина. Моряки начали массировать руки и ноги подводника, дали глотнуть спирта. В это время обнаруживается всплывший Зиновьев. Было уже 10 утра. Прошло 16 часов с момента гибели подводной лодки.
Оказывается, Зиновьев рассудил так: ему все равно долго не продержаться на воде, так как при аварии он получил серьезную травму головы и чувствовал себя очень плохо, кроме того, он до последнего не хотел покидать невменяемого Мареева.
Он не мог бросить товарища.
Зиновьев держался из последних сил: звенело в ушах, клонило ко сну, ныла рана на рассеченном лбу. Но он решил не покидать отсек.
Марееву становилось все хуже. Он то бился в судорогах, то умолкал, а потом и вовсе затих. Прощупав пульс, Зиновьев убедился, что Мареев скончался. Закрыв его лицо бескозыркой, Зиновьев еще долго оставался с ним. Потом, надев маску дыхательного аппарата, он вошел в торпедный аппарат, а выйдя из него с обратной стороны, обнаружил, что буйреп лежит на дне (один из спасательных катеров случайно винтами обрезал спасательный буек). Но Зиновьев не растерялся и начал, удерживаясь за буйреп и сопротивляясь силе, выталкивающей его, подниматься наверх с соблюдением хоть какого-то режима декомпрессии. Ему пришлось всплывать вниз головой, так как все его тело тянуло наверх, а держаться за буйреп у мусингов он должен был, чтоб не оторвало, двумя руками.
Травмированная голова наливалась кровью, трудно было дышать, но вот наконец он дошел до конца буйрепа, отпустил его и всплыл.
Вот и вся история.
Во всех подробностях она описана Геннадием Дрожжиным в его исследовании «Асы и пропаганда: Мифы подводной войны».
В училище из меня готовили химика.
Вообще-то я считал, что я буду заниматься наукой. Просто она будет такой военной наукой под названием химия.
В школе я химию не любил, я любил математику. До сих пор самый страшный сон: я стою у доски и сдаю математику, и никак не могу ее сдать, потому что ничего не помню. Просыпаешься после этого в ужасе.
Вот такая любовь к математике.
В математике мне было все ясно – во всяком случае, мне так казалось, а вот химия была полна темных пятен: откуда что берется, почему так идет реакция?
Химия – это же область парадокса, и в то же время там все может извернуться, и откроется совершенно ясная картина. Удивительное дело– химия. Таинственный, неявный мир. Там надо обладать интуицией. Менделеев ею обладал. Он мог предчувствовать. Если б он ею не обладал, ему бы никогда не приснилась его таблица.