Бортовой журнал 4
Шрифт:
Чтоб друг друга понимать.
Современный русский язык очень молод. И до него было еще несколько тоже русских языков.
И они сильно различаются. Вот старый английский новому англичанину еще понять можно, а вот язык времен Рюрика современному русскому человеку понять почти невозможно. Ну? И что будем брать за эталон русскости?
А все, что я написал о Рюрике, было изложено в английском исследовании эпохи викингов. И составляли это исследование на основании археологических раскопок.
Англичанам верю больше, потому что их демократии более 700 лет. И законы они
А слово «поелику» не мое. Оно из словаря Даля. Просто нравится оно мне.
Означает оно то же самое, что и «поколику», то есть «до коли» (до того, что колет, то есть до боли) или «доколе» – насколько, то есть до какой меры. Так что «поелику уж?» – это по-нашему «сколько ж можно?»
А великие открытия на манер того, что все начиналось в этом мире с русских, еще впереди.
Почему я так думаю? «Понеже пожвакать оным дюже хотца» (так как жрать им очень хочется).
Мне тут рассказали одну историю.
Случилось это где-то в 60-е годы прошлого столетия на одной украинской ферме, неподалеку от Киева. Работал на этой ферме племенной бык Сурко. Работал понятно кем.
Тогда быки со своими прямыми обязанностями справлялись в целом самостоятельно, но поскольку объемы работ были очень велики, а сроки ограничены, то требовалась им в этом деле помощь.
Для оказания помощи к этому быку давным-давно приставили некого Кузьмича. Помогал он очень. Отличительной и нехарактерной для того времени чертой Кузьмича была длинная борода, которой, впрочем, он безмерно гордился. В общем, работа шла слаженно и методично.
Так вот.
Настало-таки время Кузьмичу уходить со службы. Дружно проводили. А на смену прислали совершенно неопытного молодого ветеринара, только что из-за парты. То есть некоторым нюансам работы с быками, прямо скажем, он не обучался.
Жизнь на ферме идет своим чередом. К Сурко привели корову. А как ему помогать?! Корова мычит, бык ревет, а все чешут репы… М-да. Стали звать Кузьмича, мол, приди, покажи молодому специалисту, что да как делается.
Чего ж не показать? Пришел Кузьмич, качаясь. Надо полагать, уход отмечался им уже не первый день!
Начался процесс. Сурко громоздится на корову, Кузьмич берет хозяйство быка и ориентирует его в нужном направлении. Но как-то так нечаянно его борода, зацепившись понятно за что, устремляется в аналогичном направлении с хозяйством и с первых же движений начинает активно участвовать в довольно длительном процессе репродукции… И участвовала она в нем до самого конца.
Надо понимать, что голова Кузьмича при этом вынужденно двигается сообразно фрикциям Сурко. Вжжжик-вжжжик, вжжжик-вжжжик!
Когда бычий производитель с чувством выполненного перед Родиной долга отвалил от коровы, Кузьмичу полегчало. Ему даже стало очень хорошо. Изможденный, он обхватил обеими руками свою героическую бороду, рывком отправил ее вниз и выдохнул: «Ну и наттрахались мы с тобой сегодня, Сурко!»
А бороду он потом сбрил.
Чем бы я занялся на старости лет? Я бы занялся собственными усадьбами, домами, постройками, амбарами, лабазами, погребами, конюшнями, фруктовыми садами, оранжереями с дивностями, цветниками, задними дворами, фасадами, кариатидами, эркерами, огородами, пустырями, домиками для гостей и для фермеров, охотничьими угодьями, пахотными землями, лугами, поймами, пастбищами, болотами, выгонами, лесами, лужайками, перелесками, канавами, топями, ручьями и прудами, заброшенными и не очень.
Мной задумана книга под названием «Мертвые уши». Она будет полностью посвящена миру чиновников.
Интересно, не купят ли они ее у меня на стадии замысла? Тысяч за тридцать долларов я бы ее продал.
Люблю я старинные здания. Люблю их блистательный вид.
«Папа! – кричит мне маленький Сашка. – Смотри, какая красота!»
И правда, красота. Красота такая, что не сдержать улыбку – она во все лицо.
Прага, Мадрид, Лондон, Киев, Стокгольм.
А в Стокгольме многое разрушили. Была такая мода – рушить старое и строить эти ужасные стеклянные коробки. А вот Прага или Лондон – ни-ни. Там разрушить – все равно что себе руку отрубить.
И в Киеве очень ко всему бережно сейчас относятся.
Мне нравится.
Там, если старинное строение совсем ветхое, то вокруг построят новое здание, но оно так гармонично впишет в себя старое, что только одно сплошное загляденье.
А у нас в Петербурге рушат вот.
Даже собрались и решили: что можно рушить, а что нельзя.
Я понимаю – это очень правильные специалисты.
А по мне, так если до 1917 года стояло, так и не рушьте, но это только на мой взгляд.
У них взгляд другой. Они найдут аргументы.
Верю – все они, те аргументы, будут очень грамотные и согласованы будут в пятидесяти местах.
А в Лондоне все решала бы королева. Она бы сказала: «Нет!» – и все опять нашли бы аргументы. Совершенно в духе ее решения.
Вот поэтому я и люблю английскую королеву.
Я люблю ее «нет» по поводу сноса старинных зданий.
Вот ведь какие дела, Екатерина Великая была немка, а строила, строила, строила – до сих пор стоит, и все помнят, кто строил и как.
А тут – концов не найти. Уходят, как караси в тину. Кто снес? Почему снес? И где тот архитектор, что воздвиг потом эту стеклянную штуку? Почему его фамилии нет на торце?
Должна быть фамилия. И не только того, кто воздвиг, но и того, кто снес и разрешил снести.
Чтоб потомки знали, что такой-то и такой-то совершенно бескорыстно, то есть по природной недостаче и ущербности собственного разума разрешил снести, а вот этот ломал, крушил старинное здание, а вот тот уже и воздвиг чудо чудное, а купил потом чудо вот этот, заплатив смешные деньги за то, чтоб мы потом мучались, на все это глядючи.